Бутерброд исчез. Маккьютчен облизал пальцы и громко чмокнул губами; этот звук напомнил Сантьяго документальные съемки хирургических операций, которые он иногда смотрел по кабельному телевидению во время бессонницы.

— Недавний подъем, скажем так, мощной волны недовольства среди наших сограждан вызывает вопрос: где эти добрые люди берут принадлежности, чтобы резать, сжигать, взрывать друг друга так часто, что это стало печальной повседневной нормой? — Маккьютчен вытер пальцы одной бумажной салфеткой и высморкался в другую. — Объяснение нынешнего сценария растленности и порочности я оставляю тем, у кого более высокие образование и зарплата. Меня беспокоит, что преступники лезут через щели, пока все отвлечены бойней на переднем плане.

Маккьютчен задумчиво рассмотрел содержимое салфетки, словно авгур, предсказывающий будущее по внутренностям птиц.

— Здесь происходит нечто новое, перемена в форме улиц. Они более, как это называется, аморфные, нежели привычно мне. Чем больший крах терпит открытый бизнес, тем активнее становится теневая игра. Точки отбивают клиентов у баров, через них проходит океан дерьма, но поскольку они постоянно меняют место, их невозможно прикрыть. Естественно, этот хаос создают спекулянты, а не обычные остолопы. Все это требует денег, планирования, снабжения и людей.

Маккьютчен сделал эффектную паузу, слегка испорченную подавленной отрыжкой.

— Сейчас разница между организованной и неорганизованной преступностью измеряется в миллиардах, морских милях и международных границах. Где были вы, когда продавали Крайслер-билдинг? То же самое происходит на улице. И я никак не могу поверить, что эти дела проворачивают те самые олухи, которых мы тревожим из ночи в ночь. У них нет ни мозгов, ни рабочей силы. На улице слишком много наркотиков, слишком много оружия, слишком много подпольной торговли.

Маккьютчен сложил руки и оперся локтями о стол, заскрипевший под его тяжестью.

— ОСИОП нужно до отказа запустить руки в задницу этого животного, — Сантьяго поморщился от неудачной образности капитана, — но он этого не делает. Что-то неладно. В ОСИОП что-то подгнило. Эта машина не выполняет свою работу — во всяком случае, для нас. Я хочу привести ее в порядок.

Сантьяго изумленно посмотрел на своего начальника.

— Вы хотите тайком расследовать деятельность ОСИОП?

Это было беспрецедентно, немыслимо. В пестрой истории Нью-Йоркского управления полиции проводилось немало служебных расследований, но самыми удачными были те, которые возглавляли федеральные власти и поддерживали власти штата. Для ОАБ — метельщиков улиц, ловцов бреднем, полицейских-таксистов, называйте их как угодно — тайно проникать в занимающееся расследованиями подразделение высшего уровня, такое, как ОСИОП, было неслыханным делом. И опасным.

Маккьютчен озорно улыбнулся, и обычно суровый взгляд его тоже стал озорным.

— Да, хочу. Но я не могу определить тебя туда просто так. Это нужно заслужить. И тебе одному не справиться. Я хочу отправить в ОСИОП по меньшей мере две команды, а со временем, может, и больше. Рекомендуемые люди должны быть безупречны, как на бумаге, так и на улице. Должны раскрывать серьезные дела, а не просто набирать очки по этой дерьмовой программе. Нам нужно взяться за точки. Выяснить, кто заправляет ими, как они снабжаются, где откроются в очередной раз. Если мы сумеем раскрыть хотя бы несколько, определить линии поставок, заставить часть людей потерять голову, то сможем найти деньги. А потом дойти по цепочке до самого верха.

В ушах у Сантьяго стоял легкий звон, в запястьях бился пульс. Мысленно он видел зарю, поднимающуюся над заснеженными вершинами, слышал протяжные трубные звуки рогов, призывающие к войне. В эту минуту он последовал бы за Маккьютченом в ад. Или в Восточный Нью-Йорк.

Но это было до того, как он встретился с Мором.

«Затхлость» — первое слово, пришедшее Сантьяго на ум перед тем, как он сел в машину. В этом не было ничего нового. Дурно пахнущая еда из пищевых суррогатов, застоявшийся кофе, нагретый солнцем винил, дряхлое радио и сканнер. Спертый воздух от старого алюминия, пластика, потертого кожзаменителя на рулевом колесе. Запах пота и несвежего дыхания — последствие бессчетных усилий задержанных, старавшихся избежать тюрьмы. Тяжелый дух метро от одежды безобидного, слегка неопрятного белого мужчины в черной полевой куртке и клетчатой кепке разносчика газет, сидящего на переднем пассажирском сиденье.

Этот человек, новый партнер Сантьяго, назначенный самим Маккьютченом, не оторвался от чтения скрепленной скобками распечатки, когда Сантьяго (в полном уличном снаряжении, в куртке с капюшоном и жилете, фуражке и высоких ботинках) втиснулся за руль. Не оторвался, когда Сантьяго представился. Не оторвался даже тогда, когда Сантьяго излагал правило номер один: где бы они ни были и чем бы ни занимались, если поступит звонок, что родители Сантьяго находятся в явной опасности, они бросают все и едут прямо к ним, с мигалками, сиреной и поддержкой. И Сантьяго сделает то же самое для семьи партнера, если он попросит об этом. Разумеется, это было совершенно противозаконно.

Ответа не последовало.

— Эй, cabrón, я к тебе обращаюсь! — рявкнул Сантьяго, повернувшись так, что его широкие плечи заслонили свет гаражных фонарей, проникавший сквозь боковое окошко с водительский стороны.

Это привлекло внимание незнакомца; он поднял и повернул голову, и тут Сантьяго впервые увидел то, что всегда будет мысленно называть Рыбьей мордой.

Несколько ветвей, сучьев и прутиков фамильного древа Сантьяго находились в Южной Флориде, и он с детства ездил в гости к многочисленным дядюшкам и двоюродным братьям, почти все они были морскими рыбаками. У Сантьяго сохранились самые приятные воспоминания о том, как он сидел на месте удильщика на корме старой, ветхой лодки какого-нибудь родственника, рядом с холодильником, полным бутылок вина «Президенте», ловил тарпона и марлина. Он всегда замечал, что, глядя в глаза вытащенной из глубины добыче, бывал несколько ошеломлен и обеспокоен совершенно нездешним, чуждым взором рыбы. Взгляд в рыбьи глаза был взглядом через бездну эволюции; Сантьяго не ощущал близости, сродства, как при встрече с людьми, скотиной или домашними животными. Рыба представляла собой нечто иное, нечто более древнее, нечто инородное.

Глядя в глаза человеку, которого Маккьютчен назвал Эверетт Мор, Сантьяго ощутил ту же нездешность, то же отсутствие тепла млекопитающих, тот же разрыв между видами. Этот чертов Мор не производил впечатления человека. Сантьяго не понимал, на кого смотрит, и впервые за долгое время ощутил нечто похожее на страх. Он никому не признался бы в этом.

Они долго в упор разглядывали друг друга. В конце концов Сантьяго решил сделать первый шаг.

— Что читаешь?

Мор мигнул, перевернул верхнюю страницу распечатки и поднял ее в четырех дюймах от лица Сантьяго. Она совершенно не дрожала. Сантьяго прочел: «Картография антигена: от вектора до вакцины». Авторами этой работы были А. Н. Чакрамурти, Чуасирипорн Дуанг-прафа и Ло Дингзианг — у всех после фамилий имелись разные аббревиатуры и название университета, о котором Сантьяго ни разу не слышал. Он подумал, что это не то чтиво, над которым полицейские в штатском сидят между задержаниями.