Я проснулся в шесть. В этот миг в войсках звучит труба, и — отставая на долю секунды — заливаются дневальные под грибками на передней линейке лагерей: «Шестая рота, подъем! Вторая пулеметная, подъе-ом!». Старшины, выбритые и подтянутые, уже похаживают перед палатками; считанные секунды — и на линейку начинают выскакивать солдаты в майках, шароварах и сапогах, досыпающие на ходу, но уже готовые к обычным тяготам и немудреным радостям очередного армейского дня. «Выходи строиться! Ста-новись! Равняйсь! Смирно! Нале-во! Шагом — марш! Бегом — марш!» Рота переходит на бег, весь полк бежит, ротный разгильдяй только теперь вылезает из палатки и пускается вдогонку, взгляд старшины уже отметил его, быть разговору: «Что мешает вам хорошо служить?». Роты бегут: старички — уверенно, вполсилы, а молодые, весеннего призыва, едва поспевают за ними, задыхаясь, еще непривычные к резкому переходу ото сна к бегу. Армия. Молодость.

Так начиналась и моя армейская жизнь; я тоже бежал и задыхался, а потом бежал — и удивлялся, как это могут не поспевать другие, на год-два помоложе, а еще позже бежал не в колонне, а вне ее, вел роту на зарядку и командовал: «Рота — стой! Нале-во! Разомкнись! Упражнение начи-най!» — и день плавно трогался по надежным рельсам распорядка, набирая скорость…

Но сегодня мне пока что некем было командовать, кроме самого себя да еще молодой женщины, которая, кажется, вовсе не хотела, чтобы ею командовали. Плечо затекло, и весь я чувствовал себя не лучшим образом. К счастью, она повернулась, меняя позу, и голова ее соскользнула с моего плеча на спинку кресла. Я встал. Военная зарядка была бы сейчас очень кстати, но я только потянулся до хруста и сделал несколько движений, не очень размашистых, чтобы не привлекать внимания. Очень разумно, что вчера я вышел из гостиницы в штатском. Помятый штатский, продремавший ночь в кресле аэровокзала, небритый и немытый и доступный в таком виде посторонним взглядам — это еще туда-сюда; но мятый, немытый и небритый офицер — это уже конец света, полное разложение и маразм.

Ольга по-прежнему спала. Я сходил в туалет и кое-как вымыл лицо и руки; парикмахерская еще не работала, с этим пришлось примириться. То, что со мной приключилось, если вдуматься, целиком оставалось в рамках военной специфики: внезапная тревога — и ты вдруг оказываешься за тысячи километров от привычного места. К этому надо быть готовым. Но не носить же бритву в кармане.

Я пил в буфете кофе, то и дело поглядывая в сторону Ольги; устроился я так, что мне было видно ее через дверь. Будить ее не хотелось: кто спит, тот выздоравливает, так я всегда считал. Аэропорт постепенно оживал, людей становилось все больше; в ровном, приглушенном гуле не выделялись отдельные звуки, кроме редких пока объявлений по трансляции. За окнами было еще темно. Рев моторов пересек пространство, ослабел и утих. Далеко за окнами, на взлетно-посадочной полосе, промелькнули разноцветные огоньки. Кто-то прилетел. Мир ему. Я постоял в очереди еще раз и взял сразу две чашки кофе: после первой я почти не почувствовал облегчения, хотелось спать, но теперь это откладывалось до вечера, очень далекого сейчас. Я допивал вторую чашку, когда в буфет вошли двое, один из них военный. Тот самый полковник, с которым я разговаривал вчера вечером — он собирался позвонить мне в девять-ноль. Интересно, успеет? Впрочем, позвонить можно и из автомата, а вот как успею я?.. Полковник меня, к счастью, не узнал: я стоял спиной к свету, да и одежда сильно изменяет человека. Вместе с полковником вошла маленькая, сухая, аккуратно одетая старушка, похожая на отставную учительницу; какие-то житейские сложности заставили ее прилететь в Ригу ранним московским рейсом. Мать полковника? Теща? Да хоть бы прабабушка, мне-то что?.. Ощутив мой взгляд, старая женщина повернула голову, — движение было мгновенным, — оглядела меня быстро и пристально и сразу же отвела взгляд. Держалась она прямо и ступала легко.

— Я люблю чашку кофе с утра. Старая привычка, — сказала она полковнику; они стояли в двух шагах от меня. Говорила она с едва уловимым акцентом, и я сперва подумал, что она латышка. Но, поразмыслив основательнее, решил, что это не латышский акцент, который узнать легко, и не литовский, менее резкий, и не эстонский, не делающий разницы между глухими и звонкими согласными; судя по характерному «р», акцент мог быть немецким.

— С удовольствием, Августа Петровна, — сказал полковник. — К сожалению, нам придется делать все быстро. Дело срочное.

— Ничего, — сказала она («нитшего»). — Я уже так давно не торопилась, что это даже приятно. Я еще весьма крепка. Хотелось бы оказаться полезной настолько, чтобы вы не жалели, что обратились ко мне.

— Уверен, что вы нам поможете, — сказал полковник. — Но выпить кофе мы успеем. Кстати, в этот час его больше нигде не получить. Потом заедем в гостиницу, но только так, чтобы положить ваши вещи. Не возражаете?

— Вы ведь видите, я практически без багажа, только саквояж. Конечно, я не возражаю. Совершенно нет.

— Ясно, — бодро сказал полковник и пошел брать кофе, а я допил свой и направился к Ольге, чтобы разбудить ее: пришло время собираться, а туалет порой занимает у женщин непропорционально много времени. Я поспел вовремя: она как раз открыла глаза.

— Просто ужасно, — пожаловалась она. — Кажется, весь мир состоит из острых углов. Который час?

— Семь тридцать, — сказал я. — Поднимайтесь, Оля, я вам покажу, где можно помыться. На скорую руку. Работать над собой основательнее будете потом. Сейчас не позволяет время. Вернетесь, выпьете кофе и поедем.

Я проводил ее и стал размышлять. Вчера я пообещал Ольге пристроить ее. Мог бы, конечно, и не делать этого, но сказавши — держись. Я рассчитывал прибегнуть к помощи старика Семеныча, но являться к нему, после многолетней разлуки, в семь утра, без предварительного звонка, с незнакомой женщиной было бы явно неприлично. Кроме того, мне и самому нужно было привести себя в порядок и надеть форму. Так что выход был один — ехать ко мне в гостиницу. Ничего, днем это выглядит куда приличнее, и к тому же я через несколько минут уйду, а она сможет в мое отсутствие отдохнуть более капитально. Остальные вопросы будем решать потом, когда освобожусь.

Я ждал ее пятнадцать минут, ждал двадцать, постепенно свирепея. Уснула она там? Может быть, ей сделалось плохо? Женщины — существа хрупкие или, по крайней мере, любят казаться такими, хотя, как правило, нас переживают. Я спустился вниз. Нет, никакой суеты не было, никакой возни, обычно сопутствующей несчастным случаям. Прошло еще десять минут; я топтался в некотором отдалении, не выпуская дверь из поля зрения. Наконец Ольга показалась, свежая, словно и не было почти бессонной ночи.

— Вот я и готова, — сказала она, ничуть не удивившись тому, что я ждал ее там, внизу. — Быстро, правда?

— Тридцать минут, — сказал я.

— Ну, на это нельзя жалеть время. Одна моя знакомая говорит, что если даже через час вам должны отрубить голову, этот час надо потратить на то, чтобы привести себя в порядок.

Я перенес это на условия моей жизни, и мне представилось войско амазонок, женская армия. Сигнал «Тревога». Все вскакивают и начинают приводить себя в порядок, чтобы показаться врагу в достойном виде. Наступающие мужские колонны останавливаются, объявляется перекур — пока противник не займет оборонительные порядки. Хотя — в наше время не очень-то бы и ждали… Но я вот жду?