— Это знаки, принадлежащие ордену Святого апостола Андрея Первозванного, — сказал подошедший профессор Полянский, поправляя очки, стекла которых у него отчего-то запотели.

— Так и запишем, — по-ученически склонив голову набок, сказал Стороженко, начиная описывать очередную находку в протоколе.

— Да, это старейший российский орден! — как перед зрительской аудиторией, заговорил старый профессор. — Он учрежден Петром Великим предположительно в 1698 году и просуществовал до 1917 года как самая высшая награда Российской империи. Этим орденом награждались как за военные подвиги, так и за отличия на гражданском поприще. Орден не был разделен на степени и имел следующие знаки: золотой крест, голубую ленту, восьмиконечную звезду и золотую цепь…

И вновь Буров почувствовал себя в шкуре подсудимого Мазурина. И это произошло так естественно, что он этому даже не удивился.

А в зале суда, теребя бородку, продолжал витийствовать адвокат Плевако:

— …Предприняв геркулесову работу — перечитав десятки тысяч листов, описывающих десятки лет распущенной жизни, по меньшей мере распущенной юности, и не встретив на пути ни одного светлого лица, светлого факта, обвинитель поддался чувству брезгливости… Так в притоне разврата силою захваченная честная женщина краснеет от стыда при входе постороннего человека, а он считает этот румянец непорочности средством обольщения блудницы…

…Адвокат продолжал отрабатывать свой гонорар, а мысли Мазурина витали далеко от зала судебных заседаний — в Санкт-Петербурге, где удалось раздобыть, пожалуй, самый ценный из трофеев. Достался он ему, скажем прямо, нелегко, потому-то и уступил он его купцу Троицкому гораздо дороже, чем другие ордена, добытые раньше.

За последними представителями графского рода Чернышевых Мазурин следил неусыпно целый месяц. Знал, что брат и сестра Чернышевы, оставшись без попечения родителей, умерших в одночасье от тифа на своей вотчине на Орловщине, решили распродать движимое и недвижимое имущество и отбыть на постоянное местожительство в Париж.

Городской дом в Северной столице удалось продать довольно легко и быстро, а вот свое орловское поместье граф поручил сбыть доверенному лицу — бывшему гусарскому ротмистру Кожеедову, который, разумеется, не преминул здорово надуть хозяев. Дом-то он продал, а вот денежки за него пропил… Ну да Бог ему судья.

Двадцатилетний граф Андрей Васильевич Чернышев, судя по портрету прадеда, был точной его копией. Вот только не унаследовал он от Захара Григорьевича боевого характера. А ведь род Чернышевых всегда был известен на Руси боевыми генералами. Взять хотя бы Григория Петровича Чернышева — генерал-аншефа, прославившегося в битвах против шведов. За мужество и доблесть он был пожалован двумя портретами Петра Великого, украшенными алмазами, званием сенатора, графским титулом и орденом Святого апостола Андрея Первозванного. А третий его по счету сын, Захар Григорьевич! Тот вступил в военную службу тринадцати лет от роду, пользовался благоволением императрицы Елизаветы Петровны, а затем и Екатерины Великой, которая пожаловала его званием генерал-аншефа и орденом Святого апостола Андрея Первозванного. Кстати, одно время он даже являлся московским градоначальником и был удостоен за эту службу ордена Святого Владимира первой степени.

Но куда уж графу Андрею до его славных предков! Ему бы сытно поесть да сладко поспать. Вот младшая сестрица его Вера — боевая барышня. В свои пятнадцать лет и на коне скачет, и из пистолета не промахнется. Огонь-девка! Да только вряд ли ей удастся стать второй кавалерист-девицей, такой же бедовой, какой была Надежда Дурова…

Нет, нет и нет! Мельчают отпрыски некогда славных генеральских родов.

Итак, Андрей и Вера вознамерились отбыть в Европу. Их отъезду Мазурин мешать не собирался. Его, как можно догадаться, интересовал только их багаж. Потому-то он и нанял известного в округе вора Игнашку, для того чтобы тот выкрал знаки ордена Первозванного. Игнашка, помогая грузить графский багаж на корабль, «случайно» уронил небольшой саквояж в воду, рядом с пристанью. На это никто не обратил особого внимания. А зря! Ведь именно там находилась коробочка с орденскими знаками — сие Мазурин знал наверняка.

Но что за народец пошел нынче! Так и норовят облапошить, объегорить, обскакать брата во Христе… Вот и Игнашка туда же, сукин сын! Ночью потихоньку достал саквояж из воды и, вместо того чтобы принести его к Мазурину и получить на водку, как было уговорено, сразу же отправился в ближайшее питейное заведение и заложил все содержимое саквояжа кабатчику…

Нашел Мазурин мерзавца на следующее утро в невменяемом состоянии. Кабатчик, сволочь, клялся и божился, что ничего не знает и не ведает. Пришлось его малость припугнуть, а потом и пуще застращать, после чего он выложил всю правду-матку, как на исповеди.

— Не губи, — говорит, — барин! Пожалей детушек-малолетушек. У меня их двенадцать человек мал мала меньше… Продал я тот клятый орденок одному человечку. Он давно просил какой-никакой орденишко ему достать, хоть самый невзрачный. Озолочу, говорит. Вот я ему этой ночью и сбыл…

— Где он проживает? — тут же спросил Мазурин, схватив кабатчика за грудки. — И учти, если соврешь, быть тебе битому до смерти, а детушки твои спиногрызы станут сиротами…

— Упаси Господи! Все для них, маленьких, стараюсь. Даже краденое скупаю… Все для них!

— Не скули, сволочь! Говори как на духу! — Мазурин ткнул кабатчику в толстое рыло пятерней, а сам полез за пистолетом.

— О Господи! В доме мещанки Карапузовой на набережной Мойки комнаты снимает… Коллежский секретарь Портупеев. Только Христом Богом молю, не выдавайте… Охти, смертушка моя!

Портупеев слыл в департаменте продовольствия первым взяточником. Об этом Мазурин узнал после того, как навел о нем кое-какие справки. Был он человеком рисковым, и потому на арапа его было брать небезопасно. И все же Мазурин отыскал к нему подходец. Он нежно любил и чуть не боготворил свою десятилетнюю дочь Шурочку и, конечно же, отдал бы все на свете, чтобы только с ней ничего плохого не случилось.

Выкрасть барышню во время прогулки с гувернанткой для Мазурина большого труда не составило. Девчонка оказалась довольно глупенькой и с удовольствием пошла с Мазуриным взглянуть на пушистого персидского кота, якобы живущего в подвале лавки «У самовара», куда отлучилась за сдобой гувернантка.

— А кот не блохастый? — спросила Шурочка, держась за руку мошенника и спускаясь по каменным ступенькам в подвал.

— Да нет, его помыли, — успокоил Мазурин девочку, осторожно взяв ее на руки и сбежав с ней вниз.

Дверь в подвал была не заперта, и потому, не выпуская девочку из рук, он быстро миновал подвальное пространство и, поднявшись наверх с другой стороны дома, сел вместе с ней в поджидавшую пролетку.

— Куда мы едем? — удивленно таращилась на похитителя Шурочка.

— Папа просил тебя покатать по городу, — опять соврал Мазурин.