интриги отнимали у короля всё время, остававшееся после любимой им охоты.

Сигизмунд негодовал, и ему уже было не до того, чтобы заглядываться на российские земли. Но всё же мечта о возможности завладеть богатыми землями на востоке никогда не покидала польского короля. Он смотрел на Россию и, не скрывая, облизывался.

Наконец дворцовому маршалку удалось одеть короля, и тот, свистнув любимому догу, вышел к завтраку.

В высоком зале с тяжёлыми дубовыми балками на потолке королевского выхода ждали папский нунций[32] Рангони в пурпурной шёлковой мантии и великий канцлер литовский Лев Запета — низкий, на кривых ногах сорокалетний человек с поломанным носом и такими острыми глазами, что, казалось, они могли высмотреть любой козырь партнёра, даже ежели карта лежала на столе, обращённая рубашкой кверху.

Приняв должные приветствия, король подошёл к камину и протянул руки к огню.

В чёрном зеве камина пылали смоляные поленья. До Сигизмунда в зале был камин, который вполне соответствовал размерам сравнительно небольших палат. Но король, любивший всё неестественно огромное, тяжёлое и неизменно глухих, желательно тёмных тонов, приказал заменить скромный, облицованный светлой плиткой камин чудовищем, разинувшим закопчённую огненную пасть на половину стены. Сигизмунд ещё не знал, что его любовь к необычайным размерам сыграет с ним злую шутку и именно из-за этой страсти он потеряет шведскую корону, да и во многом другом она принесёт ему немало огорчений. Но до этого ещё должно было пройти время. А сейчас король согрел руки, шагнул к столу, сел, расстелил на коленях салфетку и принялся за завтрак.

Обволакивающим собеседника голосом Рангони сообщил, что великий литовский канцлер располагает весьма интересными и многообещающими сведениями из Московии.

Король, отрываясь от окутанного парком блюда, с любопытством поднял глаза на Льва Сапегу[33]. Всё, что касалось Москвы, неизменно привлекало внимание Сигизмунда.

Великий литовский канцлер сказал, что перешедшие московские рубежи шпиги сообщают о недавней смерти царя Фёдора Иоанновича и о наступившем в Московии междуцарствии.

При упоминании о смерти папский нунций благопристойно перекрестился, строго сжав и без того тонкие губы.

Известие настолько увлекло короля, что он вытер салфеткой лоснящийся подбородок и отодвинул блюдо.

— Шпиги сообщают, — продолжил Лев Сапега, — что в Москве всё больше и больше разгорается между боярами борьба за трон.

Король отвёл глаза от великого канцлера и посмотрел в окно. За неровным, пузырчатым стеклом летел и летел снег. Лицо короля стало скучным. Уж он-то знал, что значит борьба между вельможами. Здесь, в Польше, Сигизмунд достаточно насмотрелся на грызню и свару между знатнейшими родами всех этих Вишневецких, Потоцких, Любомирских, Чарторыйских, Лещинских… Князья крови, словно лесные тати, рвали друг другу глотки. Сигизмунд видел, как злобно дрались между собой бароны на любимой им родине, и хорошо мог представить, что сейчас творится в Московии.

Но не междоусобная борьба московского боярства взволновала короля настолько, что кровь бросилась ему в лицо и оно стало почти таким же пунцовым, как ослепительная мантия папского нунция. Множество самых дерзких мыслей взметнулось в голове Сигизмунда, и в одно мгновение он, казалось, побывал в Вене и Константинополе, в Вильне и Крыму. Московиты, как знал король, искали союза с Габсбургами. Из Архангельска через Гамбург они посылали в Вену не только своих послов, но и драгоценные русские меха и золото с тем, чтобы укрепить австрийский царствующий дом против Польши и Турции. Они вели переговоры в Константинополе и Крыму, желая направить мечи янычар султана и кривые луки конницы крымского хана против Литвы, беспокоившей Россию на западных пределах. Это была многоходовая игра, которая позволила Московии почти без кровопролития вернуть себе многочисленные земли, захваченные Литвой, восстановить древние грани на карельских скалах, ожидая случая возвратить и другие важнейшие пристани балтийские. Россия заложила крепости под сенью Кавказа и неизмеримо расширила владения на востоке. Русские послы носили смешные, на взгляд европейца, высокие шапки, но были хитры и лукавы настолько, что вот уже на протяжении нескольких лет созданное ими сложное равновесие среди держав и народов, окружавших российские пределы, срабатывало безукоризненно. «Сейчас, — подумал король, — со смертью московского монарха годами наводимые мосты рухнут в междоусобной борьбе боярства, и тогда…»

Король протянул руку и отпил из бокала. Пожевал сочными губами. «Может быть, — подумал он, — пришло время, когда наконец осуществятся мечты?»

Не зная, куда направлены мысли короля, Рангони заговорил медовым голосом:

— Долг святой католической церкви всегда повелевал нести крест на восток. Здесь наши пастыри должны сеять своё учение. Восславим господа, который вновь и вновь указывает нам путь.

Король не слушал нунция. Сигизмунд думал о том, что в королевской казне едва ли найдёшь десяток тысяч золотых, а он располагает только двумя-тремя сотнями добрых шведских солдат, но и им давно уже не выплачивается жалованье.

Сигизмунд сморщил лицо. «Всё моё войско, — подумал он, — способно только разграбить придорожные шинки да забраться под толстые перины к своим паненкам».

Король поморщился и раздражённо дёрнул ногой под столом. Потревоженный дог недовольно заворчал и недобро покосился на пышного Рангони. «Всё же, — решил король, — случай упускать нельзя».

Сигизмунд взглянул на Льва Сапегу. Замолчавший было великий канцлер продолжил:

— Как свидетельствуют шпиги, на трон претендуют Романовы, Шуйские, Мстиславские.

Варварские имена немногое сказали королю. Последним Лев Сапега назвал Бориса Фёдоровича Годунова. «Да, — думал король, — случай упускать нельзя». Он отбросил салфетку и, тяжело ступая, заходил вдоль стола. Нунций и великий канцлер настороженно следили за ним. Наконец король остановился и твёрдо сказал:

— В Московии должны быть постоянно наши глаза и уши.

Сигизмунд упёрся взглядом в великого канцлера:

— Для этого вы должны сделать всё.

Король повернулся к папскому нунцию. Он знал, какой толстый денежный мешок этот разряженный в пурпур святой отец.

— Я думаю, — продолжил король, — католическая церковь поможет нам в благих начинаниях.

Рангони склонил голову.

12

Богдан Бельский вином заливал боль души. Горело у него в груди, пекло, будто огонь полыхал под шитым кафтаном. На стол метали что ни попало: мясо жареное, вяленое, пареное, всякие моченья, соленья, хлебы. И подносили, подносили крепкие меды, водки, настойки. Богдан был зол, и дворовый люд сбивался с ног. Не дай бог в чём-нибудь промашку дать и угодить под горячую руку. Старик ключник — лысый тихоня с широкой, лопатой, бородой — только руками всплёскивал да крестился:

— Господи, что деется… — Прижимал к груди лиловые ладошки.

Налитые кровью глаза Бельского недобро царапали лица сидящих за столом, и на голоса поворачивался он всем телом, как ежели бы ему стянули шею тугим железным ошейником. А оно