Если есть желание, сравните это поведение с реакцией на смерть человеческих существ, которые перешли Рубикон, отделяющий жизнь с сознанием от жизни с самосознанием. Наша человеческая уникальность и сила мысли, признаки нашего величия, заключаются в нашем восприятии реальности с позиций самосознания, как и в нашей тревожности, большинстве страхов и бремени человеческого существования. Все это побочные продукты одной и той же действительности. Таким образом, самосознание – и наш венец славы, и наш крест тревоги. Невозможно быть человеком, не сочетая в себе оба аспекта человеческой природы. Такова природа человеческой жизни – расширять границы реального деяниями невероятной отваги и в то же время дрожать от страха, осознавая свою смертность, и гадать, имеет ли жизнь хоть какой-то смысл. Мы знаем, что мы живы, и знаем, что умрем. Мы не можем иметь одно без другого. Вот почему только люди считают прожитые ими годы. Вот почему лишь пониманию людей доступна концепция «я». Вот почему только люди стремятся победить или преобразить смерть. Вот почему мы мечтаем о некоем продолжении за пределами нынешней жизни. И поэтому смерть всегда остается где-нибудь поблизости в нашем сознании.

Покойный Джордж Карлин, всемирно известный комик, в последние дни своей жизни много размышлял о жизни и времени. Перед смертью он разослал по электронной почте получившее широкое распространение письмо, в котором поделился своими мыслями о старении. Прежде всего он предположил, что людская привычка праздновать дни рождения – одно из наших решений проблемы смертности. Достаточно только обратить внимание на наше отношение к дням рождения, писал он, чтобы увидеть, как растет тревожность, вызванная неминуемостью нашей кончины. Карлин отмечал, что лишь детям, по-видимому, хочется поторопить время в стремлении «повзрослеть» или достичь зрелости. Мои пятилетние внуки-близнецы любят уточнять: «Мне уже пять с половиной». Но я никогда не слышал, чтобы взрослый человек говорил: «Мне сорок девять с половиной лет». Взрослые склонны скорее замедлять движение незримой машины времени. Только взрослые говорят что-нибудь вроде: «На свои двадцать девять я не выгляжу». Только взрослые поймут смысл старой шутки Джека Бенни про «вечные тридцать девять»[24].

С нетерпением нам свойственно ждать особенных, «переходных» дней рождения в юности. Сам язык указывает на это, когда подростки говорят: «Мне уже скоро семнадцать», как будто не могут дождаться этого события. В некоторых штатах шестнадцатый день рождения открывает двери к получению водительских прав, следовательно, к тому, что подростки воспринимают как избавление от детского статуса и родительского контроля. Восемнадцатый день рождения тоже ждут с нетерпением, так как вместе с ним появляется право голосовать, а также, в случае действия воинской повинности, он дает право или привилегию служить в вооруженных силах нашей страны. В словах «мне скоро двадцать один» также слышится нетерпеливое ожидание, поскольку достижение этой цели означает то, к чему многие относятся как к «взрослым порокам». Но проходят годы, и восприятие дней рождения кардинально меняется: снижается предвкушение, растет беспокойство.

Карлин обратил внимание на общеизвестный и показательный способ применения глаголов, когда речь идет о круглых датах. Он указал: часто можно услышать, что нам «исполнилось» тридцать, «сравнялось» сорок, «стукнуло» пятьдесят, «перевалило» за шестьдесят, а до семидесяти мы обычно «дотягиваем». Когда же мы доживаем до восьмидесяти и девяносто лет – если доживаем, – кое-кто даже пытается двигаться в обратном направлении. Однажды он услышал от кого-то: «Мне всего лишь девяносто два»!

Несколько минут, проведенных возле полки с поздравительными открытками в супермаркете или в магазине канцелярских принадлежностей, подтверждают, что именно так мы и относимся к старению и прошествию лет. Старение – несомненно, серьезная причина для беспокойства. Поздравительные открытки для тех, кому исполнилось тридцать, свидетельствуют о том, каким шоком сопровождается этот роковой переход к возрасту, который тинэйджеры считают средним, а может, и преклонным. Открытки для тех, кому исполняется сорок или пятьдесят, изобилуют словами заверения, что все достигшие таких вершин по-прежнему полны жизненных сил, привлекательны и желанны. С этим же возрастом ассоциируется оттенок гедонизма, так как открытки призывают нас жить на полную катушку, пока еще есть возможность. Однако шутки на тему подступающей дряхлости, в том числе и оскорбительные, резко исчезают с открыток на день рождения тех, кому за пятьдесят. Реальность становится слишком мучительной, чтобы служить предметом шуток. Характер текста на открытках для тех, кто старше шестидесяти, семидесяти и так далее, радикально меняется. Здесь мы видим лишь поздравления, похвалы долголетию и стремление превознести дар мудрости, предположительно сопровождающей процесс старения. Здесь же мы читаем уверения, что даже в таком возрасте есть будущее, которое можно предвкушать, которому можно порадоваться и прожить его. В нашем лексиконе старения явно выражено осознание того, что в жизни у нас есть билет лишь в один конец и что конечная остановка действительно конечная. Это еще один аспект самосознания, ввиду которого человеческая жизнь и уникальна, и трудна.

Тревожность, свойственную самосознанию, автор церковных гимнов XVIII века Исаак Уоттс выразил словами: «Упрямо времени река нас к вечности несет. Мы исчезаем, словно сон, как только рассветет»[25]. Типичные для поздравительных открыток слова в сочетании с глаголами, которые проанализировал Карлин, – теми, которыми мы отмечаем процесс старения, – указывают на всю остроту нашей борьбы за выживание и на постоянно преследующее нас чувство: битву против смерти проигрываем не только мы, ее не в силах выиграть никто.

Многомиллионная косметическая промышленность – еще одно проявление нашего осознания того, что мы проигрываем битву с быстротечным временем и что наше свидание со смертью невозможно оттягивать вечно. Поначалу косметика служит средством усиления зрелости. Подростки начинают ей пользоваться, пытаясь выглядеть старше. Хорошо помню, как в 1978 году, когда я вместе с другими англиканскими епископами со всего мира посещал Ламбетскую конференцию в Лондоне, королева Елизавета II устроила в нашу честь легкий ужин в Букингемском дворце. Как правило, женатых епископов на такие ужины сопровождают их жены. Но моей жене в то время нездоровилось, составить мне компанию она не могла, а моя двадцатилетняя дочь Катарина как раз находилась в Англии, и я уговорил ее пойти со мной. На детей приглашение не распространялось, но я надеялся, что Катарину примут как мою спутницу. Моя дочь сделала все возможное, чтобы «повзрослеть», так как средний возраст епископов и их жен варьировался от пятидесяти пяти до семидесяти. В свои сорок семь я был там одним из немногочисленной молодежи. И все-таки двадцатилетней студентке университета пришлось постараться, чтобы убедительно изображать супругу человека моих лет. И Катарина, уложив волосы «французской ракушкой», надев изящную шляпку и накрасив ресницы, вместе со мной вошла в Букингемский дворец через частный вход. Принцессе Маргарет Роуз, как члену королевской семьи, было поручено встретить нашу группу из шести человек, и полагаю, она сочла меня старым развратником с женой, которая мне в дочери годится. Но ни для меня, и, видимо, для принцессы это не имело особого значения, а мы с Катариной получили огромное удовольствие от застолья у королевы[26].