— Папа! — взвизгнула Юлька. — Прекрати! Тебе станет плохо!

Она кинулась отцу наперерез, предательница! Ну а чего я ещё ожидал от брошенной женщины?

— И вам не хворать, Владимир Олегович, — вытер я пальцами кровь с рассечённой губы. И, посмотрев на бывшую невесту, криво усмехнулся.

А как же давай никому пока не говорить о беременности? А как же я позвоню, когда отец прилетит? Фу-фу-фу, я не такая как все эти тёлочки и сучечки.

Такая! Ещё какая такая! Типичная «девочка».     

Но совру, если я этого не ожидал.

— Я никому не позволю обращаться с моей дочерью как с проституткой, — отодвинул её Пашутин в сторону, словно говорил не про Юльку, а про какую-то мифическую дочь, которой сейчас не было в гостиной.

Руки у него слегка тряслись. Голова тоже совершала какие-то лёгкие подёргивающие движения. И признаться, выглядел он не столько разъярённым, сколько нездоровым.  Но голос у него от этого слабее не стал.

— Сукин ты сын! — заорал он, стискивая руки в кулаки. — Ты сделал ей предложение! Ты заделал ей ребёнка! Ты обещал, в конце концов! Вот здесь на этом самом месте, ты обещал мне, что женишься. Говорил, что это даже не обсуждается. И что теперь? Трепло!

— Видимо, я передумал, — выдернул я из коробки бумажный платок, вытер пальцы. Кровавое пятно расплылось по пористой бумаге. Смяв салфетку, приложил к губе. К счастью, рассекло её изнутри, о зубы, и кровило уже несильно.

— Ах, ты передумал? И, думаешь, я оставлю это так? Жалкий балабол! Думаешь, это сойдёт тебе с рук? Надеешься, вот так просто отделаешься? — летели в меня словесные гром и молнии.

— Пап, не надо. Не нервничай, — заботливо погладила Юлька отца по плечу. И брезгливо сморщилась, глянув на меня — Он того не стоит. Твоих нервов. Твоего здоровья. Присядь. Успокойся.

Смерив меня очередным уничижительным взглядом, она махнула строгой сиделке, что, видимо, прилетела с отцом. По крайней мере выглядела она именно как сиделка. Чопорная, строгая, вся какого-то мышиного цвета от пучка волос на затылке до стоптанных туфлей. Она вызывала неприятные ассоциации с домами для душевнобольных. И стояла так, словно только и ждала, когда её позовут.

Запахло лекарствами. Застучало стекло графина о стакан.

Плеск воды. Шуршание таблеток в пластиковой банке. Тяжёлый вздох дивана, на который всё же опустилась задница хозяина дома.

Пашутина усадили. Заставили что-то выпить, что-то сунули под язык, что-то укололи, задрав рукав. И автоматический тонометр пискнул, прежде чем с мерным гудением начать закачивать воздух в манжету.

— Думаешь, я приму твои жалкие извинения? — из-за таблетки во рту слова Владимира Олеговича прозвучали невнятно.

Но я разобрал. И хотя в упор не помнил в каком месте его нескончаемого монолога я извинялся, промолчал.

 — Считаешь, это нормально? Разорвать отношения, когда твоя баба ждёт ребёнка? Считаешь я это допущу? — жевал он вопросы вместе с таблеткой и морщился.

— Считаете, можете меня заставить? — вздохнув, опёрся я на край стола спиной, пока он пил, неприятно стуча зубами о стакан, что помогала ему держать сиделка — его рука тряслась.

— Заставить? — отшвырнул он стакан.

— Папа! — недовольно взвизгнула Юлька, которую окатило водой.

Но Пашутин её словно не заметил, испепеляя меня взглядом.

— Нет, ты, сука, женишься добровольно и по собственному желанию. Потому что дал слово! Потому что ты мужик или жалкий трус?  

— Трус как раз и женился бы. Без вопросов и разговоров. А я — нет. От ребёнка я не откажусь. Если он мой, — посмотрел я на Юльку, а потом повернулся к её отцу. — А вот связать свою жизнь с бабой, что притаскивается домой под утро в засосах, увольте, — я оттолкнулся от стола, встал. И снова посмотрел на бывшую невесту. — Честно говоря, мне давно плевать с кем ты трахаешься, дорогая, но хотя бы отца в заблуждение не вводи, — я швырнул в мусорную корзину салфетку и направился к двери. — У меня всё, дамы и господа. Счастливо оставаться!

— А ну-ка стоять! — прозвучал мне в спину громкий голос. — Я ещё с тобой не закончил.

И будь в этом кресле не Пашутин, я бы и шага не замедлил на такой тон, и бровью не повёл. Но этого человека я по-своему уважал, он был частью моей жизни и моей семьи, независимо от того вместе мы с его дочерью или нет, поэтому я остановился. Развернулся.

— Владимир Олегович, не тратьте время и силы. Я не передумаю.

— Выйди! — приказал он дочери.

— И не подумаю, — упёрла она руки в бока, глядя на меня с ненавистью. — Ах, теперь, значит, я во всём виновата? Я, значит, шлюха и забеременела неизвестно от кого? Такой теперь у тебя план, да? Во всём обвинить меня?

— А ты считаешь я настолько идиот, что ничего не замечаю и не понимаю? Эти синяки, слёзы, перепады настроения. Твои истерики. Молчаливые постельные забастовки.

— Я беременная, дебил. Это гормоны, ясно? А хочешь тест на отцовство, так давай сделаем, делов-то, — фыркнула она.

— Я хочу? Я? Сама ты дебилка, — хмыкнул я. А потом засмеялся.

Мне и правда стало смешно. Я вдруг понял, почему она так легко ушла, почему напевала, собирая свои вещи. Она ведь была уверена, что папа всё порешает. До сих пор уверена, что порешает. Что никуда я не денусь. Как всегда. Всё равно.

Я ведь ляпнул про её синяки не потому, что наболело. Я и так был уверен, что ребёнок мой, но она с кем-то трахается. И совершенно точно мне на это было наплевать. Не плевать мне с кем сейчас Эльвира. Потому что ревность — это чувство собственное, мучительное сомнение в чьей-либо любви, преданности и верности. А любовь и верность я мучительно желал совсем от другой женщины, не от Юлии Пашутиной. Отношениями с этой, что стояла сейчас, уперев кулаки в бока, я был сыт по горло.

— Выйди, я сказал! Погуляй вон с собакой, — сменил Пашутин тон на более мягкий, обращаясь к дочери, но суровый взгляд из-под бровей не смягчил. — Юля, я прошу.

— Ладно, — подхватила она с подушки шавку, такую мелкую, что я её даже не заметил.

И даже удивился, что Пашутин обзавёлся питомцем. Впрочем, он меня сегодня удивлял не переставая. Например, тем, что серьёзно болен. Возможно, пережил сердечный приступ, инфаркт или инсульт, от которого ещё не оправился. А ещё, что так просто не собирался меня отпускать.

Чувствуя, что заживо варюсь, я скинул пальто на спинку стула я присел напротив Пашутина в кресло, готовясь удивляться ещё больше.

— А я ведь относился к тебе как сыну, — процедил он сквозь зубы, когда Юлька хлопнула дверью. — Думал, породнимся, свой бизнес тебе доверю, раз уж бог мне сына не дал. А теперь, — он стиснул зубы, и неприятно ощерился, растянув губы в подобие улыбки.

В его отцовские чувства я не верил. Как и в приступ великой щедрости. В то, что Юльку он решил пристроить в надёжные руки — легко. В то, что хотел, чтобы я присмотрел за его активами — охотно. Но исключительно в качестве управляющего, то есть его план — воспользоваться моими личными ресурсами и знаниями в своих целях, называя их «семейными» интересами. Он даже акции «Север-Золото» обещал не мне, а дочери, когда она выйдет за меня замуж. А она уже по настоянию отца должна была отдать их мне в доверительное управление. И то, что речь он заведёт именно про акции, даже не сомневался.