Он взял ручку и начал рисовать маленькие квадраты в уголке, словно ребенок, который пытается сдержать порыв активности, чтобы не мешать классу. Но это не помогло, и через полчаса он уже сидел за кухонным столом и смотрел в гневе на белый лист, лежащий перед ним.

На листе были написаны десять строчек.

Три аккуратные, официальные – в правом верхнем углу. Сахар, бумажные полотенца, стиральный порошок. И еще семь других, кривых, быстрых, испещренных правками, в противоположном углу. Пытающихся выстроить при помощи слов нечто не имеющее аналогов вне сферы эмоций.

Какой ужас, подумал он.

Я написал стихотворение.

Эди схватил листок, быстро скомкал в маленький плотный шарик и выкинул в мусорное ведро.

Дальше – провал в памяти. Словно кто-то другой овладел его телом, подумал за него то, о чем он уже не думает, почувствовал то, что он не чувствует, и написал это дурацкое стихотворение, смысла которого он не понимает и не хочет понимать.

Ему не нужны все эти художественные слабости. Он презирает их, всегда презирал. Он не готов впустить их в свою жизнь только потому, что какая-то там хрупкая девушка на перекрестке его разжалобила.

Он решил, что пойдет спать, а завтра проснется как новенький. Все эти глупости потонут в его подсознании, и он проснется тем, кем давно решил быть.

Он лежал в постели, злясь на самого себя, как вдруг одна блуждающая мысль мгновенно прояснила, что же так ему мешает. Он не мог не видеть того, на что она указывала.

Это чувство. Внутри. Что-то родилось из ничего, в отличие от всей его остальной жизни, которая не что иное, как многократное перемешивание одинаковых базовых элементов и одинаковых событий, повторяющихся в разном порядке. А это новое будто бы просто возникло изнутри. Новый ответ, свежий, не заготовленный заранее.

Хватит с этими глупостями, сказал он себе, не существует никакого духа. Нет ничего, помимо сложности организма.

Нет? Тогда что это было?

Тысячи осколков его прежнего «я» встрепенулись и постарались быстренько заделать трещину, пока чего не случилось.

Нельзя, чтобы случилось.

Потому что если случится, то он будет смотреть на свою жизнь и чувствовать, что она была ошибкой. Он будет в ужасе оглядываться на все свои решения, которые он когда-либо принимал. Его мировосприятие, такое понятное, – если в нем появится трещина или знак вопроса, то все пойдет прахом. Годы упущений. Лучше уж просто продолжать. Не меняться сейчас, друг! Не меняться!

Люди меняются из-за надлома, а не от счастья. Если ты поменялся, значит ты надломлен. Тебе нельзя надламываться.

Но глубоко внутри, под всеми потревоженными фрагментами науки, мельтешащими вокруг, душа его кричала в истерике. Он уже знал, что не знает. Что он попал в ловушку того самого вопроса о курице и яйце, на который никто за тебя не ответит, – мировосприятие определяет личность или наоборот. Что он может побороть этот сложный самообман, если захочет, но может с тем же успехом сдаться и принять это новое нечто, что появилось внутри него, что больше, чем просто система причин и следствий. И хуже того, он понял, что никогда не сможет взять лезвие правды и нашинковать реальность так, чтобы ответ открылся его глазам. В первый раз в жизни в настоящем ужасе, который как-то превратился в огромное счастье, он смирился с мыслью, что, несмотря на все старания, он на самом деле не смотрит отстраненно на элегантность и объективность реальности, а находится внутри нее. Глубоко-глубоко внутри.

Сквозь щели жалюзи Эди Леви видел луну. Он сейчас мог смотреть на нее то так, то эдак. С одной стороны, луна – это большая глыба, вращающаяся в космосе среди осколков несчастных астероидов, а с другой – луна – это подходящий фон, для того чтобы ваша возлюбленная положила вам голову на плечо и закрыла глаза.

Он встал с кровати и пошел на кухню.

Бывают приятные капитуляции, которые наполняют тебя сладостью. Или он просто сошел с ума. Ну, что ж теперь поделаешь.

Эди Леви вытащил скомканный листок из мусорного ведра и попытался расправить его. Он даже не взглянул на написанное ранее стихотворение – перевернул листок и начал писать второе. И лист вобрал в себя чернила, и новый путь открылся перед Эди Леви.

Гай появился на перекрестке за пять минут до времени, указанного во вчерашнем конверте. Было относительно раннее утро, и уличное движение только начинало оживать, и многочисленные машины готовились заполонить город от конца и до края лишь затем, чтобы показать, что они это могут. На другой стороне улицы продавщица с затуманенным взором оформляла витрину магазина. Она отчаянно пыталась повесить большую табличку с надписью «Цены только падают» на фоне огромной красной стрелы. Неподалеку от нее на перекрестке стоял полицейский: нужно было вручную регулировать движение, потому что светофор сломался. Постепенно улица начала заполняться людьми, машинами, шумом, и вот на ней появился один обеспокоенный творец совпадений.

Он пытался понять, что именно должно произойти, но это странное предложение об ударе по голове, казалось, не было связано ни с чем. Вокруг него улица продолжала жить обычной жизнью, и только он стоял и ждал какого-то знака или намека, который должен появиться через… хм, а сколько осталось? Две минуты.

Вчерашняя встреча завершилась в режущей тишине. Гай не высказал того, что было у него на уме, и Эмили тоже.

Он знал, что это когда-нибудь произойдет. Уже на курсах они начали танцевать этот сложный танец, в котором она будто бы невзначай посылает намеки, а он уворачивается от ее знаков внимания, как от маленьких пуль, чтобы сохранить то, что есть между ними. Она просто обязана встречаться с другими молодыми людьми, говорил он себе. Она знает тут только меня и Арика, а когда другие люди войдут в ее жизнь, она пойдет дальше. Выдержит.

Потому что именно так это и происходит, верно? Есть девушки, с которыми можно дружить, но которые никогда не станут любовью всей твоей жизни. Их имена не отзываются гулом в твоем сердце, они не остаются с тобой после того, как уходят. Эмили ближе всех подошла к тому, чтобы начать читать его мысли. Она смешила его, поддерживала, когда нужно было вызубрить сотни списков событий и возможных реакций на них на протяжении курса, выслушивала, когда ему хотелось излить душу после совпадения, которое жутко усложнилось только потому, что он что-то там неверно рассчитал. Ну и что. Не о ней он грезит ночами, не она будоражит его, занимает его мысли каждую секунду, не с ней он парит в вышине.

И глубоко внутри еще один маленький голос добавил к этому списку еще один маленький пункт. Она не Кассандра.

Уж лучше привычный статус-кво. Он знает, что ведет себя как трагический герой-невротик. Но есть вещи, которые нельзя объяснить, и одна из них – это то, что он просто знает: подобное больше никогда не повторится. Не с ним. И это не так уж ужасно. Так почему кому-то другому трудно это принять?