ты его застал и осознал, то можешь считаться спасённым, что бы это слово ни обозначало; спасён от небытия, спасён от повседневности, спасён от надоевшего себя.

В двадцать один тридцать я ехал в сторону дома, сзади сидела девушка-пассажир. Почти все люди, которых я вёз в это время, возвращались с работы и большинство из них были настроены на философский лад, все хотели поговорить, а точнее все хотели, чтобы их кто-нибудь выслушал. Я знал, что выслушивание чужих историй — часть работы таксиста, поэтому был заранее к этому готов. Девушка рассказывала про своего парня, о том, что их отношениям подходит конец и, задав мне какой-то личный вопрос, не подождав ответа, продолжила говорить о своём.

Глава 22

Я помогаю копать ему яму. Через какое-то время я понимаю, что это могила для него самого. Сейчас он ляжет спать в последний раз, а утром мы его похороним в этой самой яме, которую он сейчас с моей помощью копает. Мне жалко его, я всегда считал его хорошим человеком и, внутри своего сознания, благодарил за то, что он тратит свою жизнь на мою маму. Работа закончена, он уходит спать. Опираюсь на лопату, провожаю взглядом. Я тихо плачу. Откуда-то берётся уверенность, что мы увидимся на другом свете.

Просыпаюсь. Суббота. Я проспал до пяти часов вечера. Завтрако-ужинаю. Ругаюсь с мамой:

— Ты знаешь, что «телевизор — это просто маленькое прозрачное окошко в трубе духовного мусоропровода. Ты всю жизнь загипнотизировано смотришь на бесконечный поток помоев, ощущая себя живой только тогда, когда узнаёшь банку от знакомых консервов».

— Ты постоянно мать оскорбляешь. Как тебе не стыдно…

— А ты постоянно о себе в третьем лице говоришь! Совсем ку-ку?!

— Я молюсь… Молюсь, чтобы не стать свидетелем того, как Бог тебя накажет.

— Я бы посмотрел на твою рожу, если бы я при тебе вышиб себе мозги. Ты бы, наверное, знатно пересралась!

Переписываюсь, якобы глубокими мыслями с Аркадием: «Я рад, что не взгромоздил на себя ответственность за других людей. Рад, что у меня нет ни жены, ни детей. В этом мире я отвечаю только за своё туловище, а это где-то шестьдесят килограмм веса, в фунтах даже не знаю сколько…»

Смотрю старинный фильм с Брандо. Снова пишу Аркадию: «Голливудские фильмы про Конец Света захлестнули экран (моего компьютера), шутливые и серьёзные. А что если КС и вправду будет!». Примерно через час Аркадий пишет: «Не будет». Я отвечаю: «Ну-ну, голубчик, не будьте таким пессимистом, надо надеяться… надо надеяться…» Каждый сукин сын, понабравший кредитов, надеется, что упавший астероид или вспышка на солнце спишет долги. Аркадий пишет: «Хочу жить в роскоши». Я отвечаю: «Хочу жить».

Заглянул в клетку к дурачкам на палочках. Последнюю газету они уже «прочитали», я начал стелить им новую. «Вот вам раздел политических новостей республики, — насрите на лицо местного политика; я слышал, что эти граждане любят подобные забавы». У Кеши с Сашей разница в возрасте, по человеческим меркам, больше чем у Чаплина с его последней женой. Мне понравилось это образное сравнение. Я настроился на художественно-оптимистический лад. Позвонил Тони. Встретились с ним около подъезда. Тони рассказывал какую-то хохму:

— Короче, мы притормаживаем, и я спрашиваю: «Куда?» Он мне: «До центра», я: «Сколько?», этот мужик: «Сто, ёпте!» А Стронг такой: «Что ещё за валюта такая «Ёпте»? Северокорейская, что-ли? У нас рубли в ходу…»

Меж тем пора поработать на неквалифицированной, но хорошо оплачиваемой работе. В суд я решил сегодня не поехать, оставлю незаконченную работу на воскресенье и… ещё на неделю.

*****

В воскресенье вечером мы снова ненадолго увиделись с Тони.

— Я завтра ложусь в больницу, алкоголь и табак меня доконали, но может быть они ни при чём, — сказал мне Антон, закуривая вторую подряд.

— А я снова бросил пить и курить, но организм всё равно не справляется с нагрузкой, проклятая работа на мистера президента меня добивает, — ответил я. На том и разошлись. Во вторник вроде бы выходной, какой-то национальный праздник, в такие моменты я начинаю любить татар.

Ночь. Корвалол неожиданно закончился. Я лежу под одеялом и дрожу от страха. Вспомнились времена, когда я жил в Питере и числился студентом второго курса РГГУ; это был период новорождённой свободы действий и свободы совести. У меня была работа и возможность не появляться в доме отца неделями. Я вроде ощущал некий страх от неожиданно приобретённой самостоятельности, но эйфория независимости перевешивала, в итоге становясь счастьем быть самим собой. Тогда, бессонными ночами, напиваясь до предпредкоматозного состояния и выясняя отношения с реальностью, которые иной раз оканчивались кровавыми побоищами с малознакомыми или вовсе незнакомыми людьми, я не испытывал того предчувствия неумолимо надвигающейся катастрофы, которое испытываю сейчас, лёжа на диване в своей комнате в материнском доме; личная ли это катастрофа, или это то, что ждёт нас всех — этого я определить не мог. Весь мир вибрирует, крошится штукатурка, скоро откроются голые несущие конструкции, им не выдержать такого сотрясения.

Глава 23

Понедельник был примечателен только тем, что ровно в шесть вечера я захлопнул компьютер, убрал его в сумку и уехал домой. И ещё примечателен тем, что у каждого второго работника суда диагностировалась злокачественная опухоль рожи; у каждого первого пристава; у каждого третьего судьи. Пьют всё-таки.

Красавица помощница решила со мной заговорить:

— Ты ведь не знаешь татарский язык, чувак? Учи татарский, чувак! — сказала она, подойдя вплотную.

— Я кое-что знаю по-татарски, — сделал я шаг назад, чтобы не упасть в обморок от перевозбуждения.

— Ну-ка!.. — снова приблизилась она.

— Кыш-бабай. Это значит — Санта-Клаус.

— Ты смешной… — выдохнула она в мою сторону ментоловым дыханием. — Девочки говорили, что ты писатель.

— Да это так, — покраснев, сказал я.

— В каком жанре пишешь, — нацеливалась она на долгий разговор.

— А вы в каком жанре живёте? — спросил я как можно мягче.

— В смысле?

— «Разделять искусство на категории можно лишь в теории», — Станиславский сказал, не я.

— Кто?

— Кыс… Кыс… Станиславский, не я…

Вот вы думаете, что мне очень приятно корчить из себя высоколобого зануду? Нет, уважаемые, я бы променял тысячу своих мыслей на тысячу ваших рублей.

*****

Утро вторника. Пишу Аркадию: «Почти до утра думал, что надо бы сходить на приём к психиатру — попросить рецепт на пилюли с названием «Мне нравится жить в этой стране» 200 мг. Или с название «Мне все равно» 300 таблеток в упаковке». Аркадий ничего не ответил. Тогда я написал, что собираюсь уволиться с работы и вплотную засесть за написание своего первого романа,