Я ненавидел это синее ведро, но как гласит мексиканская пословица: «Тот, кто не заботится о своей лошади, должен ходить пешком». Моя сучка на лошадь не тянула, максимум ослица… Но, с мексиканцами не поспоришь, ведь их больше чем меня.

В двадцать два десять я выходил из дверей суда. Прямо около входа-выхода стояла служебная машина Команданте, водитель сидел внутри; я прошёл к парковке, может мне показалось, но кажется, водитель мне кивнул в знак приветствия. Мы встречались с ним около полутора лет назад, когда Команданте решили посидеть в ресторане с моим папиком, но вряд ли он меня запомнил. Я положил свою сумку в багажник и завёл машину, в окнах Команданте на втором этаже горел свет.

Всё, пока домой. Как всегда, взял один заказ в качестве таксиста в сторону своего дома, чтобы, как я уже говорил, люди оплачивали мой обед. По иронии судьбы заказ был почти до дома Эн. Я набираю номер Эн, чтобы она вышла, и мы непринуждённо побеседовали-покурили, чисто по-родственному. Третий гудок, четвёртый, пятый… Доставил пассажира, набираю ещё раз, — шесть гудков, — Эн не берёт трубку. El amor me quema, la música suena, la noche de cristal es belleza… Набираю Тони, — сегодня пьём!

Глава 19

Понедельник, семнадцатое сентября; месяц и два дня, как я числюсь на этой работе. Еду по встречной, потому что долго просидел в туалете; те, кто едет мне навстречу, показывают средний палец, те, кто едет следом за мной, дублируя мои манёвры, — обгоняя, показывают большой палец. Началась вторая неделя моей страды у судьи Арбенина.

Я несколько раз прошёл по фойе, прежде чем заметил на месте кофейного аппарата большую фотографию судьи Родионова перевязанную чёрной лентой. Под фотопортретом лежало несколько гвоздик. Родионов, который шутил. Родионов, который «…мы здесь вершим правосудие, так-то, мать твою!..». Родионов, который судил уголовников. Родионов, который что-то там делал на заднем сиденье Каена. Теперь он — Родионов, который умер; от инфаркта, в ночь субботы на воскресенье, в больнице, куда его доставила скорая помощь с жалобами на боли в груди. Ему было всего шестьдесят два года, меньше, чем Хантеру Томпсону, когда он — наркоман и алкаш — вышиб себе мозги, предварительно запершись в своём кабинете. М-да… А кофейный аппарат зря забаррикадировали. Непонятная радость обуяла меня от сознания, что кто-то умер и этот кто-то — не я; пока не я. Что-то происходило, одно сменялось другим, другое — третьим. Мда… А кофейный аппарат… а, чёрт!

Интересный заявитель, — болен открытой формой туберкулёза; подал в суд на органы ЗАГСа за то, что они отказываются выдавать его новорождённому сыну свидетельство о рождении на русском и английском языке, а выдали на русском и татарском языке. В заявлении он использовал такое выражение: «Выдали свидетельство о рождении на русском и на неизвестном мне языке». Такой предсмертный национализм никому из участников дела не импонировал. Наверное, только я был на стороне несчастного умирающего психа. Чтобы состав суда и участники не заразились смертельной болезнью, откуда-то приволокли специальную кварцевую лампу, которую направили прямо на заявителя. Пока заявитель рассказывал вкратце суть своих претензий, он несколько раз заходился кашлем, потом отхаркивал мокроту в платок и продолжал. Естественно, все старались не дышать, и про себя брезгливо материли больного. Ребёнок без документов, тоже больной этой самой болезнью, не мог получить медицинскую помощь, и, обе стороны использовали этот факт как аргумент в свою пользу, по крайней мере, делали вид, что это аргумент в их пользу, но, упрямый факт всем назло выглядел нейтрально. «А где мать ребёнка», — спросила здоровенная прокурорша. Откашлявшись, заявитель ответил: «После рождения больного сына, она сказала, что вы мне оба не нужны — больные, и ушла». Все напряглись. Через какое-то время судья объявил перерыв и, всех как ветром сдуло из зала. Остались только я и здоровенная прокурорша.

— А что все такие пристрастные, — завёл я беседу.

— Закон есть закон есть закон есть закон естьзакон естьзако… — понижая громкость голоса, ответила она.

— Почему бы вам не дать его сыну свидетельство о рождении на русском и английском? — я не стал ждать её ответа, потому что знал — ответа у неё нет, продолжил. — Я тоже не хочу, чтобы мои документы были на татарском языке, и, когда я получал в четырнадцать лет паспорт, моя мама заплатила деньги (взятку), чтобы не делали вкладыш на татарском языке! И все платили этим жирным татарским старухам в паспортных столах, чтобы они не подшивали татарский вкладыш к паспортам.

Прокурорша сидела с каменным лицом. Я знал, что она была русская. Или она, прежде всего прокурор?! Или женщина? Или мать? Или госслужащая? Или конь с железными яйцами? Или человек? Мне было наплевать на всё, я продолжал рассуждать вслух.

— Вам не кажется, что система должна быть немного гибче? Ну, знаете, как в притче о гибкой ветви под снегом и толстом суке под тем же снегом. Гибкая вервь прогибается и сбрасывает с себя снег, а толстая, — знаете что? Толстая ломается! Так-то! — я напустил на себя безумный вид взлохмаченного революционера. — Знаете, что я хочу вам этим сказать? Что не равен час и грянет революция! О-го-го! И не сексуальная (хотя вые…т многих), а та самая — настоящая, когда «никто» станет «всем», а… — участники процесса ввалились в зал во главе с судьёй, прервав мою проповедь.

*****

Вторник. Мне становится наплевать на результат моей работы, наверное, это реакция психики сродни реакции физического тела на увечье, когда шок нейтрализует боль. Все куда-то подевались, я откатился на стуле от письменного стола и прижался затылком к стенке, — так я мог подремать минуту-две не рискуя рухнуть на пол. Только начались сны, как дверь открыли — пришла девочка, которая разносила иски по судьям, я не знал её имени. «Привет», — сказала девочка разносящая иски. «Привет», — ответил мальчик, который новенький, который всегда спит на ходу. «А что, судьи нет», — задала девочка риторический вопрос, потому что в этот момент смотрела в пустое пространство кабинета судьи. «Есть, только сейчас он невидимый», — с абсолютно серьёзным лицом проговорил я. «Ха-ха», — довольно быстро отреагировала девочка. Кстати, о шутках, — судья, у которого я работал эти две недели, обладал отличным чувством юмора, этот юмор был замешан на эрудиции, интеллигентности, хорошем вкусе, широком кругозоре и знаниях реалий современного мира. Лет восемь-десять назад я бы смотрел ему в рот. Например: какой-то представитель, передал ему привет от какой-то его одногруппницы, которая заведовала