– У вас такие есть? Можете им показать?

Кариньян широко разинул рот и продемонстрировал троим дату коренные зубы – зрелище, похоже, пришлось старейшинам по вкусу.

– Нашли у него в зубах металл? – допытывался мэр.

Салилинг ответил:

– Мы поищем такие зубы. Но в нашем барангае[24] есть проблема, о ней-то мы и хотим поговорить.

– Я не дату вашего барангая. Это вы там дату. Это не мой пост, это ваш пост.

– Нашей школе нужен ремонт. Крыша защищает от солнца, но не от дождя.

– Денег просит, – пояснил мэр Кариньяну по-английски.

– Я умею и по-себуански, – сказал Кариньян.

– Знаю. Просто нравится говорить так, чтобы эти мусульмане ничего не поняли. Я-то сам христианин, сэр. Адвентист седьмого дня. Не католик, конечно. Но перед лицом этих мусульман все мы одна семья.

– А этот пропавший миссионер тоже ведь адвентист седьмого дня, верно?

– Да. Большое горе для всего Дамулога.

– Дайте этому человеку пятьдесят песо.

– Думаете, у меня найдётся пятьдесят песо? Я же не богач какой-то!

– Скажите ему, что заплатите позже.

Луис спросил Салилинга:

– Сколько стоит отремонтировать школу?

– Двести.

– Могу дать двадцать. Не сейчас. Через неделю.

– Доски стоят дорого. По меньшей мере сто пятьдесят за доски.

– У меня есть в Дамулоге доски. Если вам доски нужны, так досками я вам помочь могу.

– Досками и деньгами.

– Двадцать пять деньгами.

Салилинг о чём-то поговорил с остальными дату. Луис взглянул на Кариньяна, но священник покачал головой. Он не был знаком с их диалектом.

– Десять досок длиной хотя бы в десять футов, – сказал Салилинг по-себуански. – Да потолще.

– Да.

– Сколько вы выделите средств?

– Сорок – это потолок. Я серьёзно.

– Пятьдесят.

– Ну ладно. Пятьдесят песо деньгами и десять толстых досок. Через неделю.

Дату засовещались. Пришла хозяйка кафе, сгорбленная, встревоженная женщина, и принесла две булочки для священника, а также металлическую ложку, хотя он уже съел свою порцию, загребая пищу пальцами, как и все остальные. Будучи уверена, что белые люди предпочитают хлеб вместо риса, хозяйка всегда отправлялась на рынок, если в городке появлялся Кариньян.

Салилинг сказал:

– Будет славно, если вы подождёте недельку. Нам прямо сейчас нужно возвращаться в Тандай, а потом за холмы, к реке Пуланги.

– Так до реки они ещё не доходили! – сказал Луис по-английски.

– Я понял.

– Эти мусульмане такие медлительные. Наше время им тратить только в радость.

Миссионер пропал ещё до сезона дождей. Весть о найденном трупе пришла больше месяца назад.

Дату Салилинг сказал:

– Встретимся здесь через две недели. Либо мы придём в Дамулог. Принесём ответ, а вы привезёте древесину и деньги.

– Не через две недели – через одну, прошу вас! Миссис Джонс уже заждалась. Бедная миссис Джонс!

Старейшины заговорили между собой на своём наречии.

– Нет, – ответил дату, – за неделю не получится. Дотуда далеко, а людям с реки Пуланги доверять нельзя. Они не мусульмане. И не христиане. У них иные боги.

Кариньян сочувствовал миссис Джонс, жене миссионера. У него мелькнула мысль: «Может, пойти с ними вместе и доставить тело обратно в Дамулог?»

Луис сказал:

– Я согласен идти с вами, но не дальше Тандая, если только пойдём мы оба. А что до переправы через Пуланги – нет уж, увольте. Мне не хочется умирать. Хочется прожить подольше.

– Ладно.

– Вы отправитесь с ними, отец?

– Да.

– Сами?

– Если я пойду с ними, значит, уже не сам.

Уговорились: дату найдут Луиса в Дамулоге через две недели. Луис заказал бутылку «Сан-Мигеля».

– Люблю католические столовые, – сказал он своим собеседникам. – В нашей, адвентистской, пива не достать. Вредно для здоровья.

Хозяйка поспешила принести им закуску – мясо из большой стеклянной банки. По обеим сторонам от входа в кафе сгрудились горожане и глазели на них с открытыми ртами.

– Могу раздобыть авокадо, – предложила хозяйка Кариньяну. – Приходите к нам обедать, сделаю для вас авокадовый молочный коктейль.

Священник перекусил отбивной из мяса карабао, присыпанной специями, но, тем не менее, с невероятно сильным душком. Он кивнул в знак того, что оценил вкус по достоинству, и вот для него уже вынесли целую тарелку. Нет, мясо-то было неплохое. Но послевкусие от него слишком уж отдавало запахом карабао. Сборище за дверью голосило: «А-тес, а-тес, а-тес!».

И вышел Иуда, пошёл и удавился.[25]

– За всех помолюсь, – крикнул им священник.

Салилинг встал и грозно двинулся на назойливых зевак. Топнул босой ногой, тряхнул копьём. Толпа отхлынула на пару шагов.

Хозяйка принялась вяло расталкивать старого пьянчужку за соседним столиком, вопя что-то невнятное. Он же, кажется, не отдавал в этом отчёта.

– Глядите-ка, ваши прихожане хотят исповедаться, – заметил Луис.

И низринулся Иуда с высокого места, и когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его.[26]

Кариньян задавался вопросом, имеют ли эти люди, заботящиеся лишь о том, как бы выжить, хоть какое-то понятие о чувстве вины. Все эти заскорузлые существа, словно вытесанные из красного дерева, которые приковыляли сюда ради исповеди. Он ушёл вместе с остальными дату, отпихнувшими сельчан прочь с дороги.

– Пойду помолюсь. Каждый должен молиться. Молитесь святым угодникам на Небесах!

Ему предстояло идти с двумя дату в их барангай под названием Тандай. Туда не ходили джипни, туда, начиная с определённого места, не было даже дороги. Придётся пешком. Кариньян понял только то, что люди, у которых хранятся останки миссионера, живут у реки Пуланги. Как долго туда добираться, оставалось только гадать. Дату сказали – двадцать пять километров, но с его стороны было глупо об этом спрашивать, ибо откуда бы им знать точное расстояние? Из вежливости они предоставили примерное время: двухдневный пеший переход. Дату настаивали на том, чтобы выйти немедленно – так они смогут добраться до Тандая уже к ночи.

Они шли вместе до полудня и достигли Магинды. Там дату любезно одолжили для него лошадку, не крупнее пони, с деревянным седлом на спине. Замыкая вереницу из трёх стариков, лядащая животина тащилась под весом Кариньяна несколько километров к подножью холма под барангаем Тандай, потом пришлось спешиться и взбираться по тропке за ней, а тем временем над изгибами невысоких гор уже спускались сумерки.

Вырубленная сельчанами просека, ведущая вверх по склону, была широка и потому удобна – но сам склон крут, и священник запыхался. Он уже был слишком стар для таких похождений – сколько ему лет? Да почти шестьдесят. Точно Кариньян не помнил. На полпути они услышали негромкий свист, и к ним присоединился четвёртый сопровождающий.

– Добрый вечер, атес, – сказал он по-английски. – Я составлю вам компанию.

Юноша представился