Еще никогда в своей жизни я не кричала так сильно, казалось, даже хрусталь на люстре звенел от моего голоса!

Да и сам Кроули из грустного, побитого жизнью и несчастного человека мгновенно стал бодрым и наглым хамом.

– Прошу прощения, аббатиса! – вскочил с кровати он, мгновенно подбираясь к двери. – Но не я туда это зеркало ставил, оно само вас отражало, и я был не в силах ему запретить это делать. Зато теперь с ответственностью могу заявить: чресла у вас – то что надо. Ого-го, я бы даже сказал. – Он обрисовал полукругом мои бедра. – И грудь – ну, вы поняли!..

– Во-о-о-о-он! – еще раз проорала я, швыряя в него подушкой.

Кроули

Прости меня, Господи, ибо я согрешил!

Слова сами по себе крутились в голове, потому что иначе я своего поведения объяснить не мог. Я откровенно разглядывал в зеркало почти двухсотлетнюю тетку, которая старше меня, и испытывал при этом странное ощущение – взгляд не отвести.

Ну не извращение ли?

Аббатиса была прекрасна – милейшее лицо, голубые глаза и полные губы алого цвета, и все это в обрамлении вьющихся темных волос до самой талии. Точеной талии, я бы отметил, которая, словно перевязь песочных часов, подчеркивала и полную грудь, и шикарные бедра.

Подумать только, что все это богатство она прятала под своей монашеской хламидой и когда-то решилась уйти в монастырь…

Удивляло и другое: на каком же хорошем счету в ордене находилась эта женщина, если Верховный отец разрешал ей омолаживать не просто лицо, а все тело полностью – огромные затраты, не всегда граничащие с разумностью…

Я и прежде слышал, что высшие чины духовенства выпрашивали подобную честь за особые заслуги, но речь, как правило, касалась лишь лица и общего состояния здоровья. Все же прихожанам куда более нравилось общаться с моложавыми женщинами и мужчинами, а не стариками, чьи мешки морщин могли бы подметать пол.

А уж для простых смертных омоложение и вовсе было недоступным. Церковь считала, что вмешиваться в дела Божьи, а тем более в продолжительность жизни простых смертных – огромный грех. А посему даже королю не дозволялось продлевать срок собственной жизни в отличие от «представителей» Бога на земле.

При взгляде на аббатису у меня бы в жизни не повернулся язык назвать ее представителем Бога, скорее уж – самого дьявола. Чистое искушение во плоти.

А уж этот дерзкий язык, который постоянно хотелось заткнуть.

Если бы не источники правды, я был бы полностью уверен, что ее подослали ко мне специально, чтобы расстроить свадьбу. Но эта чертовка полностью отрицала заговор и по какой-то причине куда больше интересовалась де Сентом.

Я не мог этого не заметить, вот только мотивы пока не понимал.

Быть может, аббатиса имела какие-то неведомые мне связи со старым хрычом? Хотя вряд ли, ходили слухи, что лет тридцать пять назад его грозились даже отлучить от церкви за какие-то неведомые мне прегрешения.

Но слухи всегда лишь слухи, если нет доказательств.

Или, быть может, их связывало что-то более личное?

Я усмехнулся этой мысли и отмел ее в сторону.

Де Сента всегда забавляла моя нелюбовь к духовенству, он считал ее правильной, называя всех представителей церкви шарлатанами в рясах, спекулирующими на людском доверии. Поэтому о личном между лордом и аббатисой и речи быть не могло, максимум о знакомстве.

Тут определенно было что-то еще… Чего я пока не очень понимал.

Может, нужно копать с иной стороны? Аббатисе сто семьдесят, и она вполне могла являться какой-нибудь дальней родственницей де Сента – скажем, кузиной бабушки. Это бы объяснило некоторые странности в ее поведении, такие как плохо прикрытые переживания и волнения, когда речь заходила о градовладельце Локшера.

В этом и других отношениях аббатиса плохо умела скрывать свои чувства. Старалась, и все же реакции были заметны. Будто она не опытная двухвековая тетка, а юная дебютантка на балу.

По крайней мере, краской она заливалась именно так – подобно неопытной нимфе, которую поймали нагишом.

Я прикрыл глаза и вспомнил, как застал Эрнесту в ванной, как она смутилась и вспыхнула подобно огню.

И о чем я только думаю!

Отвесив себе мысленную пощечину, заставил себя заняться более полезным делом. В сундуке, путешествующем со мной, имелся дорожный набор письменных принадлежностей, и я составил небольшое письмо.

Планировал отдать записку кому-нибудь из своих людей и пустить вперед себя по королевскому тракту. Одинокий всадник в несколько раз быстрее, чем обоз с грузом и пассажирами.

Писал я своему давнему другу – Артуру Локку. Он, как и я, обучался в Велигорском университете, но после учебы, приходясь сыном столичному текстильному магнату, занялся семейными делами. Насколько мне было известно, именно дом Артура поставлял духовенству ткани для их «божественных одежд». А значит, у него были связи в ордене.

А вопрос меня волновал очень простой: что он сможет узнать об аббатисе Эрнесте де Латиссе?

Любопытство по сути блажь, да и только, но уж очень мне захотелось узнать побольше о своей странной спутнице. Ничего предосудительного…

Впрочем, возможно, завтра она откажет мне в путешествии. Все же я сильно ее задел.

И зачем только?

Почему-то рядом с ней я начинал себя вести по-мальчишески. Мне определенно доставляло удовольствие ее дразнить, будто я подросток какой, а на кону не моя свадьба и перспективы.

Аббатиса ведь вполне могла разрушить все одним словом Верховному отцу, а тот имел огромное влияние если не на самого короля, то на принцессу – чересчур набожную и правильную.

Я прикрыл глаза, вспоминая наши короткие пересечения с Иолантой. Холодная и бледная, похожая на аквариумного сома, и такая же инертная.

Уверен, не будь у девчонки статуса королевской дочери, она бы добровольно ушла в монастырь, но таких вольностей ей попросту не позволяли.

Так же как и аббатиса, принцесса всюду ходила с томиком Библии и носила исключительно хламиды в пол. Вот только от Эрнесты даже на расстоянии ощущались огонь и энергия жизни, а Иоланту постоянно хотелось ткнуть палкой, как медузу, выброшенную на берег. Проверить: жива она вообще или нет.

Брак с ней мне представлялся унылым и скучным: мы будем видеться пару раз в месяц, а после рождения наследника она уедет куда-нибудь за город, чтобы мы не докучали друг другу своим нахождением рядом. Она будет молиться, а я начну заниматься делами, возможно, даже заведу любовницу…

Эта мысль меня повеселила, отчего-то представил, как в очередном покаянии рассказываю о своих планах аббатисе и она очередной раз вспыхивает в праведном гневе. В ее глазах, должно быть, я невероятный грешник.