– Что на это ответит Генштаб? – обратился вождь к Шапошникову и сидевшему рядом с ним Василевскому.

Они переглянулись, и, встав, Шапошников ответил:

– Мы с товарищем Василевским думаем, что определенный резон в словах Георгия Константиновича имеется. В любом случае степень успешности локальных наступательных операций Западного фронта не ухудшит ситуацию перехода в стратегическое наступление Красной Армии. Мы считаем возможным согласиться с предложением комфронта.

Сталин ответил после продолжительной паузы. Пройдясь по дорожке пару раз, он остановился и, вынув трубку изо рта, подытожил:

– Хорошо. Товарищ Ершаков! У вас трое суток. Но при подготовке исходите из худшего варианта. И запомните, Ставка требует, чтобы ваши дивизии не были разгромлены. Если создастся критическая ситуация – не стесняйтесь, мы приложим все силы, чтобы выручить ваши дивизии. Если нужно, даже обратимся за помощью к союзникам. Мы понимаем, что попадание образцов вооружения, которым обладает Двадцатая армия – это всего лишь вопрос времени. Но торопиться и помогать в этом вопросе врагу мы не должны и не будем. Товарищ Жуков! Координируйте свои действия с товарищем Ершаковым. Связь, которой нас обеспечили потомки, позволяет это делать быстро и, самое главное, безопасно.

18 декабря 1941 г.

Особый район

Низкое декабрьское небо сыпало мелким снежком. Вечерело. Трофимов, выйдя из здания политотдела и намереваясь пройти к порталу, стоял у дороги, пропуская технику одной из дивизий 20-й армии. Армия получила приказ о наступлении и выдвигалась в районы сосредоточения.

Неожиданно прямо перед ним остановился БТР-50. Судя по количеству антенн на броне и приспособлений для развертывания еще и дополнительных, Трофимов понял, что это КШМ. И правда, открылся люк, и из него показался его знакомый – полковник Михайлов, командир 101-й МСД. Сбив на затылок танковый шлем, он активно махал рукой идущему за ним БТРу и кричал:

– Давай объезжай!

Закончив с организацией движения, он обратил внимание на Трофимова.

– Здорово, майор!

– Здравия желаю, товарищ полковник! – Трофимов привычно козырнул.

– Ну что, майор? Вот и наступило время «Ч». Ты как? Не хочешь с нами прокатиться в тыл к немцам?

– Увы, Григорий Михайлович. Моя боевая ценность немногим более, чем любого твоего рядового бойца. И то только за счет погон и той единственной извилины от фуражки, что отличает кадрового военного от новобранца. А так – лишний рот. Голодать-то я уже отвык.

– Да, я заметил. И все же – когда у тебя будет возможность повоевать? Фронт соединится с нашим районом, и все!

– А надо ли это мне?

– А для самоуважения? Я ж так понимаю, погоны ты не для наживы надевал? Не получится, что, отказавшись сейчас, потом будет стыдно? Не было такого у тебя в жизни?

Трофимов молча топтался у брони, размышляя над услышанным.

– Ладно, майор. Бывай! Некогда мне.

– Подожди, Григорий Михайлович. Ты прав, есть в моей жизни моменты, которые я позже хотел бы исправить. Но, увы, это невозможно. Но вот множить эти случаи мне крайне не хочется. А то ведь действительно уважать себя перестану, а это конец. Дай мне пятнадцать минут.

– Хорошо, жду, – ответил Михайлов и тут же прокричал куда-то под броню: – Глуши! Курим!

Слова комдива зацепили за живое, и Трофимов решился. Забежав в отдел, под удивленные взгляды сослуживцев из местных Трофимов сначала вырвал листок и набросал несколько строк, после чего обратился к ближайшему:

– Леша, знаешь моего друга Богомолова? Большой такой подполковник из комендатуры. Передай ему эту записку. Только обязательно сегодня! Очень прошу!

После чего открыл сейф, достал штатный ПМ в кобуре, пачку патронов, портупею, офицерскую сумку и стоящий внизу вещмешок, в котором Трофимов на всякий случай хранил сухпай, несколько банок консервов, аптечку со специально подобранным набором медикаментов. Достал из кармана и на место кобуры положил мобильник и документы на машину с правами. После чего снял с вешалки позади стула и надел теплые штаны из зимнего комплекта камуфляжа. Одевшись, потопал берцами и, критически осмотрев их, из стола достал комплект зимних портянок. Упаковав все, что ему представлялось необходимым, надел портупею с кобурой. Пачку патронов сунул в карман. Задумчиво оглядев свои приготовления, подытожил: «Ну, вроде ничего не забыл. Так, присядем на дорожку». Закрыв сейф и усевшись на стул, оглядел притихших и внимательно глядевших на него сослуживцев.

Поднявшись и положив ключ на стол, произнес:

– Леша, ключ тоже ему отдай. Ну, все, мужики, бывайте!

Уже в дверях его догнал возглас: «Ни пуха!», ответил: «К черту!» – и захлопнул за собой дверь, понимая, что, переступив порог, он сделал шаг в другую жизнь. И какая она будет, длинная или короткая, теперь зависит не только от него.

Нельзя сказать, что в частях, окружавших Особый район, ни сном, ни духом не подозревали о грядущих событиях. Скрыть звук сотен моторов в нескольких местах проклятого большевистского «черного пузыря», как называли этот район в войсках доблестного вермахта и еще более доблестного люфтваффе за невозможность проведения какой-либо разведки на его территории, было невозможно. Пехоту, занимавшую передовые траншеи, опоясавшие район, успокаивал факт тотального минирования нейтральной полосы. На это ушло очень много ночей, и оно было оплачено десятками жизней немецких саперов, но это стоило того. Конечно, уничтожить минные поля большевики могли. Например, артиллерийским огнем. Но дело это не быстрое, и о внезапной атаке и речи быть не могло. Поэтому никаких мер, кроме усиления внимания, предпринято не было. Да и какие меры можно было принять? Артиллерия большевиков фантастически точно уничтожала все тяжелые орудия калибром более 3,7 см, и это неизменно происходило на всей дальности стрельбы их, проклятых тысячами немецких солдат и офицеров, пушек, то есть почти на глубину более двадцати километров от передовых позиций русских. В итоге войска, блокировавшие район, имели в качестве противотанковых средств только «колотушки». И очень редко более мощные пушки, позиции которых русские либо не увидели, либо и не могли увидеть.

Все началось, когда на снег опустилась ранняя зимняя ночь. Неожиданно на южной и северной сторонах кольца окружения русские начали артобстрел. Как всегда, точный и безжалостный. Командиры подразделений первой линии отвели личный состав в укрытия второй линии траншей, оставив на местах наблюдателей и немногочисленные средства усиления. И только немногие из них смогли рассмотреть, как примерно через час после начала артобстрела со стороны русских позиций в небо взвились странные ракеты. Странные, потому что они не долетали до немецких позиций. Но обрадоваться этому очевидцы происходящего с немецкой стороны не успели. Потому что там, где упали эти ракеты, внезапно взорвались десятки мин. Немецких мин. И в минных полях от русских позиций появились коридоры, отчетливо отмеченные черными разрывами на белом снегу. А минуту спустя, когда наблюдатели еще не успели доложиться по телефону своим командирам, обстрел закончился, и по этим коридорам к немецким позициям рванулись русские танки с минными тралами, под которыми иногда хлопали уцелевшие мины. Еще через полчаса первая линия на северном и южном участках обороны немецких войск была прорвана. Колонны советских танков и бронемашин клиньями пронзали рыхлую оборону, и остановить их можно было лишь артиллерий от 7,5 см. Которой тут просто не было. Ее вообще не было – русские в этот раз, казалось, превзошли сами себя, были уничтожены даже позиции орудий, считавшихся ранее не выявленными.