– Пойдем со мной, Изембард, и ты узнаешь правду.

Отчаяние и разброд в мыслях понемногу отступали, Изембард приходил в себя. Гисанд таил в себе загадку, но в эту зловещую ночь Рожденный от земли мог прилепиться только к нему. Ротель больше не здесь, и найти ее будет нелегко – с этим следовало примириться. Терять ему было нечего, поэтому Изембард принял предложение Гисанда. Они выбрались из леса на Августову дорогу. Барселона осталась по левую руку, они пошли на юг, а затем свернули на тропинку, скрытую сосняком и густой травой. Они дошли до утеса на берегу реки – там стояла круглая башня грубой кладки. Навстречу путникам вышли несколько отшельников в лохмотьях. Эти люди тоже удивились лицу Изембарда: они угадывали в нем знакомые черты.

– Мы сейчас в башне Бенвьюр[10], – объявил Гисанд из Барселоны. – Здесь неподалеку несколько монахов вырыли себе землянки. Ты находишься в Льобрегате, на последней границе. Нынешняя ночь хороша, чтобы рассказывать и слушать, молодой Изембард, но давай дождемся еще двух старых друзей. И вот еще что. – Гисанд положил ему руку на плечо, речь его зазвучала торжественно: – Запомни навсегда, что ты остался в живых благодаря женщине, которую зовут Года из Барселоны. От нее я получил весть о тебе.

Изембард задрожал крупной дрожью. Из всех колонов только Элизия знала о его благородном происхождении, и, стало быть, эта девушка уже свела знакомство с жителями Барселоны. Сама того не зная, она во второй раз спасла ему жизнь. Изембарду отчаянно захотелось вернуться в их пристанище под дождем и снова поцеловать эту женщину – уже без колебаний.

Епископ осмотрел могильную плиту, на которой потерял сознание утром. Не было на ней никакого имени, да и могила была пуста. Господь подверг его веру испытанию. Вечером ему следовало быть на празднике, который виконт Сунифред и его приближенные устраивали в его честь в графском дворце. Но прежде Фродоин решил незаметно, без лишней помпы осмотреть город. Он отправился лишь в сопровождении капитана Ориоля и монахов Жорди и Сервусдеи.

Они обошли город по извилистым улочкам, побывали у всех четырех ворот.

– Ориоль, Барселона надежно защищена?

– После прошлогоднего нападения у нас осталось только три десятка стражников, но стены и подступы к воротам – в хорошем состоянии.

– Первый граф Барселонский, Бера́, возвел стену и укрепил ее тесаными камнями, остатками могильных плит и древних саркофагов… – добавил барселонец Жорди.

Епископ со спутниками шли к сердцу города по грязным безмолвным улицам (некоторые были вообще необитаемы); из жилых домов пахло вареным луком и капустой. Барселона была городом-деревней с пашнями и огородами меж разрушающихся зданий – ведь снаружи земледелие было занятием слишком ненадежным. В центре города они посетили часовню Святого Иакова и старую церковь Святых Жуста и Пастора. Священник в драном облачении открыл для них двери храма, который в эпоху вестготов был резиденцией епископа. Церковь была маленькая, с подковообразными арками на крепких колоннах, украшенная светильниками в мавританском стиле.

– Да не обманет вас ветхий облик этого дома, – шепнул Жорди. – По копоти на стенах вы убедитесь, что это самая посещаемая в городе церковь, ведь здесь служат по мосарабскому ритуалу.

Фродоин промолчал. Не пришло время поднимать острые вопросы. Они вышли из храма и осмотрели развалины римских терм и знаменитый Миракль.

– Здесь находился форум и храм Августа.

Трудно было даже вообразить себе былую роскошь, стоя среди глинобитных домов и замшелых могил. Фродоин и его спутники возвращались в епископский дворец в задумчивости. Многим городам довелось столкнуться с подобным упадком.

– Сколько семей живет в Барселоне? Сегодня вечером мы почти никого не видели.

– После недавнего набега и полутора тысяч душ не осталось, – ответил Ориоль. – А будет еще меньше, ведь сарацины уничтожили часть урожая пшеницы и винограда.

Положение было хуже, чем представлял себе Фродоин, а ведь он имел дерзость привести с собой еще сотню лишних ртов.

– Не впадайте в уныние, – пришел на помощь Сервусдеи, внимательно читавший по лицу епископа. – Господь по-прежнему на вашей стороне.

Уже совсем стемнело, когда Фродоин надел шелковый плащ с вышивкой и золотой крест – настала пора познакомиться с местной знатью. Главный зал графского дворца уступал в роскоши палатам Реймса, однако на стенах висели траченные молью ковры, арабские ковры устилали и пол. Огоньки курильниц отблескивали на серебряных кубках, которые виконт Сунифред приказал начистить к празднику.

Епископ, чья власть была сопоставима с властью графа, занял место рядом с пустующим троном из резного дерева. Виконт начал представлять ему семьи патрициев и чиновников: мужья и жены, надевшие свои лучшие наряды, подходили в строгом порядке и выражали свое почтение новому епископу. Настал момент, когда сердце Фродоина забилось чаще: к нему подходила мать Арженсии, той девочки, которая первой приветствовала его при въезде в Барселону. Женщина была в платье черного шелка, она элегантно шествовала об руку с лысым старичком, пожелтевшим от времени.

– Это Нантигис из Козеранса, – подсказал на ухо виконт, – владелец земель в нашем графстве, член совета boni homines[11]. И с ним его супруга, Года.

Выслушивая приветственные слова старика, Фродоин уже заблудился в изумрудном блеске кошачьих глаз его жены. Красота Годы была царственная. В лице ее и в манерах сквозило нечто странное, загадочное.

– Епископ! – недовольно повысил голос Нантигис. Ему не нравилось, как этот пришлый мужчина смотрит на его красавицу-жену. – Моя семья поставляет лучшее вино членам епископата и священникам здешних приходов.

– Надеюсь, так продолжится и впредь, Нантигис из Козеранса, – рассеянно отвечал Фродоин, заставляя себя отвести взгляд от Годы.

– Если вам потребуются займы для строительства нового собора, мы могли бы обсудить условия.

Годе, казалась, не пришлась по душе активность ее престарелого супруга. Она грациозно извинилась и потащила болтуна к дальнему концу стола, уставленного яствами. Фродоин продолжал любоваться ее тонкой талией, ее платьем с жемчугами.

– Епископ, перестаньте на нее смотреть. Лучший трофей города достался этому франкскому старикану, чья влиятельность соразмерна его ревности. Не стоит его злить.

– Не понимаю, о чем вы, виконт.

Сунифред улыбнулся:

– Мне шестьдесят лет, и я живу в этом городе с самого рождения. И я не знаю ни одного мужчины, который не желал бы Году, ее мать или ее бабушку. У всех у них были эти глаза… Года происходит из древнего барселонского рода. Возможно, ее предки – римляне или даже лайетаны – этот народ жил в здешних краях задолго до римлян. Многие полагают, что эти женщины хранят душу города и что душа исчезнет, если род их прервется.