– Из каких?

– Ну, не из друзей-подруг нашей Эллочки-людоедки. – На лице поварихи появилось такое отвращение, что Глаша улыбнулась.

– А кто она, эта Эллочка?

– А тебе разве Павел не рассказывал?

Глаша усмехнулась. Она поняла, что Наталья Алексеевна умеет не только восхитительно готовить жареную курицу. Мозги у нее работали как надо.

– Я ничего не знаю о семье Павла, – ответила Глаша осторожно.

– Где это ты увидела семью? – Женщина возмущенно фыркнула.

– Но разве…

– Не знаю, зачем я тебе это рассказываю, но Эллочка – просто приживалка, что бы она из себя ни строила.

– Так она?..

– Сестра его жены.

– И вам она не нравится!

– Ни она, ни весь тот сброд, что она сюда притащила. Полоумная истеричка.

– Мне действительно показалось, что она странно разговаривает, Мулю, то есть я хотела сказать – Амалию, я хорошо знаю и разделяю ваше мнение.

Где-то громко хлопнула дверь, и Глаша вздрогнула. Повариха снова бросила в ее сторону внимательно-изучающий взгляд. Она поднялась, затем хлопнула по столу ладонью:

– Вот что – вижу, что эта шайка тебе чем-то досадила. Это они умеют. У меня есть средство поднять тебе настроение.

Она подмигнула Глаше, подошла к плите и вытащила из духовки блюдо с пирогом. Лимонный аромат заполнил кухню. Золотистая корочка пирога, усеянная янтарными шариками лимонного желе, выглядела аппетитно.

– Но это, наверное, для гостей? – попыталась возразить Глаша.

– Обойдутся и печеньем. А Павлу я оставлю кусочек. Ешь!

Она отхватила большим кухонным ножом внушительный ломоть пирога, поддела его широким лезвием, переложила на тарелку и придвинула Глаше. В огромную кружку налила горячий чай.

Себя Наталья Алексеевна тоже не обделила, и какое-то время они просто пили чай. Пирог таял во рту. Наслаждаясь вкусом, Глаша незаметно для себя успокоилась. Наверное, правду говорят, что сладкое успокаивает нервы.

– Тебя как звать-то? – спросила повариха.

– Глаша. Глафира то есть.

– Надо же! Какое имя милое. Редкое сейчас.

– Да уж… – вздохнула Глафира.

– А ты, я гляжу, не рада?

– Чему уж тут радоваться? С детства дразнят.

– Глупости. Имя у тебя замечательное.

– Угу. Меня только что за колхозницу приняли.

– Эти-то? Да что они знают? Имя Глафира – греческое, означает, если память мне не изменяет, «изящная, утонченная». В жизни женщины с таким именем все таинственно и романтично.

– Эт-точно, – поддакнула Глаша. – Таинственного в моей жизни хоть отбавляй. Особенно в последнее время.

– Вот видишь! Еще Глафиры красивы, – Глаша скривилась, – тактичны, – Глаша с ужасом вспомнила, как «тактично» она обозвала Эллочку тупой, – и прекрасно владеют исскуством обольщения!

– Вот чего нет, того нет. С мужиками мне не везет, – категорично возразила девушка.

– Э, милая, погоди! Какие твои годы?

– Да годы-то как раз немалые.

Чтобы перевести разговор на другую тему, Глаша спросила:

– А сестра Эллочки похожа на нее?

– Бэлла-то? Нет. Она была совсем другая. Даже внешне. У нее, в отличие от этой вороны, волосы были светлые, пушистые и длинные, до самой попы. Она их и не стригла ни разу, только незадолго до больницы отрезала больше половины. Уж как я убивалась! А она утешала: вот вылечусь – отращу. Трудно мне, говорит, Наталья Алексеевна, носить на голове такую тяжесть. Добрая она была. Сестру свою очень любила.

Последнюю фразу Наталья Алексеевна сказала с неприязнью.

– А почему вы говорите о Бэлле в прошедшем времени?

– Так умерла она. Уж год как.

– Умерла? Надо же… Значит, Эллочка действительно живет здесь из милости? И Райский ее терпит? – Глаша усмехнулась. – Большой души человек, ничего не скажешь!

– Тут, Глаша, история темная. Не смотри на меня так. Не то ты подумала. Уж не знаю, как такое произошло, только не Павел здесь хозяин, а эта, полоумная.

– Как это? Разве это не его дом?! – Глаша опешила.

– Его, как не его? Только он… Ты про тюрьму небось знаешь?

Глаша кивнула.

– Так вот. После-то, как вышел, Павел осторожнее стал в сто крат. И все, что имел, на жену стал записывать. Чтоб не подчистую обобрали в случае чего. А она возьми да и напиши завещание в пользу сестры. Никто и подумать не мог, что у нее завещание имеется. Потом она умерла, и выяснилось, что Эллочка-людоедка всему хозяйка… Терпеть ее не могу. Она даже ни разу не навестила сестру, пока та лежала в больнице. А как огласили завещание, так тут же примчалась!

Женщина горестно вздохнула.

Глаша, ошарашенная известием, открыла было рот, чтобы спросить, но Наталья Алексеевна вдруг взглянула на часы и замахала руками:

– Ой, погоди! Потом поговорим. Эти-то поужинали уже, посуду убрать надо. Ты посиди тут тихонько, я скоро вернусь.

Прихватив большой поднос, повариха спешно удалилась. Глафира осталась одна.

Некоторое время она развлекала себя тем, что разглядывала кухню. Занятие бестолковое, но зато хорошо отвлекало от мрачных мыслей, а их было – завались.

Кухня, как и все в доме, являлась вершиной дизайнерского мастерства. Большая, метров двадцать—двадцать пять, она была оформлена в том же средневековом стиле: темно-коричневые балки под белым потолком, грубо штукатуренные желтые стены, с которыми отлично сочеталась тяжелая мебель из мореного дуба. У стены – массивный буфет с аккуратно расставленной посудой. Над столом, который стоял на середине кухни, на специальной подвеске находилась медная утварь, начищенная до блеска. Глаша видела в магазине похожий чайник – стоил он несколько тысяч рублей. Здесь – Глаша от нечего делать сосчитала – было около сорока предметов – это же бешеные бабки!

Устыдившись своей меркантильности, Глафира опустила глаза и уставилась в пол с глубокомысленным видом. Но и пол тоже наводил на мысли о больших деньгах, так как был выложен дорогим мрамором, разделенным дубовыми брусками в виде крупной косой шашечки.

Неужели все это богатство досталось полоумной Эллочке просто так, за здорово живешь? Деньгам, как таковым, Глафира не завидовала, но к Райскому испытывала что-то вроде сочувствия. Хорошенькую свинью подложила ему жена! Ее завещание очень смахивало на месть, ведь ей этот дом не принадлежал и завещать его какой-то кикиморе она не имела морального права. Разве что…

В кухню ворвалась Наталья Алексеевна с тяжело нагруженным подносом. Отдуваясь, она поставила его на стол.

– Уф, сейчас еще раз сходить придется. Там еще фужеры остались, – сообщила она.