— Да ты и сейчас меня не хочешь! Вечно жопой повернулся и захрапел, запердел. Романтика, чё! И все причины находятся: то я устал, то хер не встал, то жарко дома, то спать хочу.

— Че ты городишь? Когда у меня хер не стоял?

— Да постоянно. На меня так точно! И какой кайф, что во всем признался, что срать тебе на меня, на ребенка и на всех вокруг! Не зря сходили, хоть это выяснили.

— А больше там нечего делать! Идиотизм! И сборище идиотов там!

— Ага, ты один умный!

— Да! Я один, кто-то хочет быть долбоебом. А ты и так родишь. Все бабы рожают, никто не помер!

— Помирали, только ты не в курсе. Вот и женился бы на колхозницей, чтоб в поле родила среди коровьих лепех и пошла дальше хлеб сеять. А я — не все!

— Конеееешно! Ты ж особенная, у тебя пися в золотой оправе.

— Да, в платиновой!

Мы замолчали. Молчали до дома. Я плакала, глядя в окно. В который раз я плачу в машине, в квартире и вообще рядом с Сашкой. Здравствуй, семейная жизнь!

Я легла, укрылась простыней. Слышала, как хлопнула дверь. Муж ушёл курить. Но не вернулся ни через 10 минут, ни через час. Я позвонила. Отключен телефон. Сбежал! Второй раз за день просто сбежал, бросил меня. Я продолжала набирать ему. Нарывалась только на электронный голос.

Я набрала Сашкиномц брату. Ответил, заплетающимся языком, что Сашка у них в гостях, баня, шашлыки, дай отдохнуть человеку от своей дурости.

— Дай ему трубку, — потребовала я.

— Че тебе надо от меня? Ещё на какие-то курсы сходить? — злобно спросил меня муж.

— Вернись домой, если хочешь сохранить семью, — срывающимся голосом попросила я.

— А нахера её сохранять? Тебе и без меня неплохо.

— Не вернешься — разобью все, че, найду в твоей сраной хате! Не веришь? Вот мамин сервиз, который стоит уже месяц среди кухни. Очень удобно колотить!

Я и правда схватила тарелку, швырнула её в стену.

— Не смей трогать мамины вещи, сука!! — заорал Сашка. Я нажала отбой.

Мамин сервиз дороже меня и нашего ребёнка. Мразь! Ненавижу его! Я хватанула ещё одну тарелку, грохнула её в раковину. У японцев есть специальные комнаты, где можно бить посуду, давая выход стрессу. Мне этот метод не помог.

Я села на стул, обхватила живот:

— Зайчик мой, как нам дальше с тобой жить? Мне страшно очень, больно. Помоги мне.

Но сын затих. Он всегда затихает, когда я в истерике. И брыкается, когда я спокойна. У нас резонанс. Как и с его отцом.

Заскрежетал дверной замок. Вошли Сашка, его брат с женой. Быстро же явились, чтоб не разнесла их сраное родовое гнездо. Муж, не разуваясь, прошёл в кухню, увидел осколки тарелок.

— Тупая сука! Руки бы тебе отрубить за такое! — заорал он.

— Не твое, так можно сломать? — вступил брат. — Светлую память не чтишь. Вали нахер из этого дома, ты в нём жить не будешь.

— Да с удовольствием, — я встала со стула. — Только сначала заберу то, что в этот дом принесла, обои, унитаз, че там еще. Это мое и моего ребенка, а вам хер на рыло, чтоб душа не ныла! Тарелочки вам дороги. Вот и живи с тарелками!

— Убью тебя, сука!

Сашка схватил со стола молоток. Накануне прибивал на кухне плинтус. Замахнулся на меня. Странно, я даже не закричала. Меня сковал ужас, ни крика ни слов не было. И осознание. Убьет. Секунда и все закончится.

— Саша, успокойся, — закричала жена брата. — Отдай мне молоток.

— Танька, да она же тварь конченая! Тарелки разбила. Убью её нахуй, достала!! В живот сначала потом по башке, и всё.

Рука с молотком опустилась ниже. Сашка отвёл руку в бок, целился молотком в живот. Где сидел наш сын. Его сын. Единственный. Не убила я. Убьет он.

У меня не было голоса, не могла кричать, бежать, драться, звать на помощь. Я поняла, что значит сковал страх. Меня и моего ребенка сейчас убьют. А я ничего не сделаю. Позволю нас убить.

— Саша, не надо! — кричала Таня. — Отдай! Славик забери у него молоток!

Брат не двинулся с места. То ли его тоже поразил ужас, то ли был согласен на убийство беременной женщины.

Таня вырвала молоток из Сашкиной руки. Смелая женщина. Не побоялась пойти против пьяного озлобленного мужика.

Я вышла из ступора. Бежать! Куда? Мы в тесной кухне, они — у входа, за мной — только балкон. Выбегать, звать на помощь. Страшно, что это обозлит мужа, и он меня сбросит, если уж забить не смог. И Таня не остановит, и соседи или полиция не успеют. Обороняться нечем.

— Сашенька, пойдем в комнату, все на взводе, давайте-ка успокоимся, — ворковала Таня, легко выталкивая их из кухни. — Чай сейчас выпьем, ты протрезвеешь.

Ласка. Именно это действует на пьяного дебошира. По крайней мере, Сашка и брат начали выходить.

— Лапушка, и ты пошли с нами, все посидим спокойно, поговорим. Идём, идём.

Она тронула мою руку. Я покорно поплелась в комнату. Лишь бы подальше от молотка, балкона, осколков. Там ближе к входной двери. Легче выбежать в подъезд. Хорошо бы забрать документы, но они в шкафу, далеко. А ведь придурок способен и паспорт мой порвать или ключи от моей квартиры взять и в ней погром устроить.

Мы расселись в зале. Я на край кресла, сжатая как пружина. Готовая рвануть к выходу в любую секунду.

— Я люблю её, Таня, больше жизни люблю, — услышала я гнусавое бормотание мужа. Чего он гундосит? Оказывается, говорит сквозь слёзы. Градом текут по щекам. Надо же, какие мы нежные, только что молотком забить хотел, теперь рыдает. Над моим трупом не менее страстно бы рыдал, прям воочию вижу эту картину. — Она творит всякую хрень. Все нервы вымотала! У неё с башкой проблемы, лечиться надо. Она меня не любит, я знаю! Мечтает о другом мужике, о роскошной жизни, на море вечно рвётся. Вот и пусть валит на моря. Найдет себе богатая, старого грузина или айзера, будет ему сосать за бриллианты, только это и умеет!

Сашка вдруг снова сорвался на крик и псих. Напряглась ещё больше. Надо бежать. Есть несколько секунд, иначе бросить на меня, придушит, забьет. И никто уже не остановит.

— Всё, всё, всё, тихо, тихо, тихо, — Таня снова заворковала. — Сашуня, смотри, она тут, никуда не уходит, она любит тебя,