не слыхал. Летом почти каждый вечер мы собирались тесной компанией на скамейках у эстрады и пели под эту гитару песни, которые теперь называют дворовыми, хотя большинство из них были уголовно-тюремными романсами или балладами — влияние близкой Репинки.

Я жутко завидовал владельцу той гитары, который разрешал нам её немного подержать и побренчать по струнам, пока он сам закуривал папиросу, украденную кем-нибудь из нас у отца, или найденный на улице и бережно сохранённый для него сигаретный «бычок». Тогда вот и родилась моя мечта, и я поделился ею с мамой.

Мыльников замолчал, весь отдавшись воспоминаниям.

— Он опять вернулся к началу! — восхищённо сказал Лидин, и высунувшийся из-за Дениса Петров подмигнул ему в ответ, дескать: а я что тебе говорил? Настоящий мастер!

Лидин уже не чувствовал жары, ему не было скучно и тоскливо.

— Ты опять снимаешь? — спросил он Дениса. Тот кивнул, сжимая в дрожащей от напряжения руке цифровую камеру. — Авось, хватит памяти и на меня.

У одной из женщин громко пискнул сидящий на её коленях трёхлетний ребёнок:

— Мама, пить хочу!

Мыльников вздрогнул, возвращаясь к действительности, и продолжил рассказ.

— Однако, гитары на прилавках коломенских магазинов появлялись крайне редко и были очень дорогими, а вот полубаян кто-то из знакомых как раз продавал по дешёвке. И мне купили этот красивый, сверкающий хромовой отделкой и лаком тяжеленный для моих пока ещё детских рук инструмент. Я был страшно разочарован, и мама утешала меня тем, что баян пригодится мне в жизни гораздо больше, чем гитара.

— Научишься, потом будешь играть на свадьбах — всё верный приработок, — говорила она. — А гитара — баловство одно.

И пошёл я в музыкальную школу. Думал: «Чёрт с ним, с баяном. Главное — научиться играть. А потом как-нибудь и на гитару переберусь». Но не тут-то было! Вместо разучивания нужных мне песен, в школе заставляли пиликать гаммы и упражнения. Да ещё начались эти совершенно ненужные, как мне казалось, уроки сольфеджио. Недели проходят, а я занимаюсь какой-то, на мой взгляд, ерундой! А на гитаре-то достаточно выучить всего четыре «блатных» аккорда, и пой любую песню.

Но на все мои возмущения мама отвечала, что деньги за баян отданы немалые, и, хочешь не хочешь, надо их отрабатывать, пусть даже учёба и кажется мне каторгой.

Может быть, со временем я бы и полюбил баян. Для учителя уже была кое-как разучена мелодия песни «Во поле берёза стояла», а для себя я начал подбирать «По тундре, по железной дороге», как вдруг конец моим мучениям положил несчастный случай. В одной из дворовых драк я повредил кисть правой руки. В кости запястья, сразу за указательным пальцем, образовалась трещина.

Мыльников выставил мясистую кисть перед собой и показал, где именно была рана.

— Врач наложил гипс, и на этом мои упражнения с баяном закончились. С тех самых пор указательный палец моей правой руки несколько потерял подвижность, что поставило на мне крест как на музыканте.

Мыльников скорбно потупил голову. Над поляной прошелестел сочувствующий гул голосов. Эдгар Иванович, как опытный актёр выдержал паузу и, улыбнувшись, бодро продолжил своё выступление.

— Однако, всего через несколько лет, став студентом московского института, я всё же научился играть на гитаре и даже что-то там пел в тесной компании себе подобных. В общежитии у многих имелись гитары, правда, уже шестиструнные. Вот уж когда я отвёл душу! Каждый вечер брал в руки гитару и разучивал новые аккорды, переборы, песни.

Теперь уже над поляной зазвучали смех и аплодисменты. Но Мыльников, переглянувшись с Корнеевой, не ушёл с эстрады, а, дождавшись тишины, продолжил свою речь.

— У меня была заветная записная книжка с текстами песен и значками гитарных аккордов над строчками. Металлические струны в то время были жёсткими и часто рвались. Кончики пальцев на руках у меня поначалу болели нестерпимо, игра на гитаре превратилась в пытку. Но это была сладостная пытка, ведь боль сопровождалась удовольствием от чувства, что у меня всё получается, что моя детская мечта осуществляется. Вскоре кожа на кончиках пальцев загрубела. Это были мои первые трудовые мозоли. Позднее будут и кровавые на ладонях: пришлось перекидать не один кубометр бетона на строительстве, да и в шахте уголёк порубить.

В семидесятые, в самый разгар так называемого «брежневского застоя», в нашу жизнь массово ворвались телевизоры и магнитофоны. Причём, нормальные телевизоры, с большим экраном, пусть и чёрно-белым. И это был не импорт, а наши советские телевизоры и магнитофоны, разнообразных размеров и моделей, изготовленные на заводах СССР. Огромные гробы плёночных магнитофонов, дорогих и редких, сменили вполне компактные модели.

А вскоре уже многие ребята гордо фланировали по улицам с лёгкими кассетниками в руках. Вместо стационарных ламповых радиол в домах появились транзисторные проигрыватели и переносные радиоприёмники. Строились кинотеатры, развивалось телевидение, выпускались сотни новых пластинок и книг, регулярно выходили десятки журналов.

Жизнь людей менялась просто стремительно. Так что, мне всегда было странно слышать презрительные реплики о каком-то «застое». На моих глазах во времена Брежнева у нас в стране свершилась просто небывалая техническая революция в бытовой технике, повлёкшая за собой и культурную! Причём, повторюсь, это была наша, советская техника, а не импорт, как сейчас. Какой же это застой?

И я отлично понимаю ностальгическую тоску моих ровесников по тем временам. Потому что для миллионов советских граждан духовное развитие было важнее материального. Интересная книга, занимательный фильм или новая запись концерта авторской песни разыскивались с большим усердием, чем кусок мяса или колбасы. Журналы издавались миллионными тиражами и зачитывались до дыр. Авторская песня зазвучала по всей стране, начались регулярные слёты исполнителей и любителей. Сколько новых песен мы тогда услышали, сколько знаменитых нынче имён узнали: Окуджава, Высоцкий, Визбор, Галич, Никитин.

Лидин поморщился. Упоминать на фестивале авторской песни имена классиков жанра просто смешно. Их и так все знают!

— Но сейчас мне хочется вспомнить Михаила Анчарова, сразу и бесповоротно ставшего одним из моих кумиров, как только я услышал его песни, — неожиданно произнёс Мыльников. — К сожалению, сейчас мало кто знает имя первого советского барда.

Лидину показалось, что он ослышался.

— Это был замечательный человек, обладавший многими талантами, — продолжал Мыльников. — Художник, поэт, прозаик, сценарист. Свою первую песню на стихи Александра Грина Михаил Анчаров написал в далёком тридцать седьмом году, когда ему было всего четырнадцать лет. Когда началась война с немцами, он добровольцем ушёл на фронт, служил в полковой разведке и в знаменитом СМЕРШе.

Там, на войне, Михаил Анчаров начал писать песни на собственные стихи. После окончания войны, он вернулся в Москву