скорей». Пошла вперед, я за ней в большом смущении, не зная, что она хочеть делать и кто она. Пройдя две улицы, она вошла под ворота какого-то дома, переложила в свой мешокъполовину селедок и говорит: «А это берите и не бойтесь, да скорее, пока никто не видел». В таком положении в жизни я никогда не была, чужое, можеть, краденое, а я возьму! А друтой голос шепчет: «Петя голодный, это тебе вместо украденного мешочка послано и хозяин все равно не найдется». Взяла и принесла Петь, хоть без хлеба, а все же еда. А он еще как рад был им. Потом, конечно, каялась, но воровством моего поступка священникъне признал.

22. Нальчик

Побыв у него немного, я должна была ехать обратно в Нальчик. В Беслане удалось почти сейчас же втиснуться в товарный вагон. На станцик Нальчик приехала в восемь часов вечера. Идти одной четыре версты невозможно. Решила просидеть ночь и утром рано идти. Железнодорожная милиция (иными словами ГПУ) не разрешила и приказал уходить. Думаю, пойду, буду стучаться в дома может, кто и найдется добрый и пустить переночевать; знакомых никого. Подходят ко мне трое мужчин, хорошо одетых, и спрашивають: «Что Вы так раздумываете, куда Вам идти?» Я говорю: «На Долинские дачи». —«Идемте с нами, мы врачи санатория. Когда подходишь к дачам, то дороги расходятся, но мы Вас проводим до самой дачи». Я долго отказывалась. Снегу было в том году очень много. На мне мужские, солдатские, грубые сапоги, т. к. обуви у меня не было никакой. Обычно я ходила в так называемых Кабардинских поршнях. Это сшитые просто колпаки с острым носком, много больше ноги. Кабардинцы обматывали ноги сперва Кявказским теплым сукном, затем соломой и сверху опять сукном, как в России онучи. Поршни были из сыромятной коровьей кожи и всегда должны были мокнуть в воде, т. к. насыхали и их только мокрыми натягивали. Я же не имела ничего, чтоб обмотат ноги, и натягивала мокрые поршни прямо на ноги, и они превращались при ходьбе в морознвие дни в ледяные корки. Господь хранил, и я не получила ревматизма. Так вот, сосед по даче, молодой мужчина, дал мне свои громадные сапоги. Я стала доказывать врачам, что не смогу за ними поспеть, что я стерла ноги и палец болит, но они очень любезно настаивали и уговорили.

Я не сообразила, что они просто думали найти во мне собеседницу, в чем они ошиблись, ошиблась и я, т. к. это были советские врачи, в чем и убедиласв. Ночь была лунная, но небо сильно покрыто тучами, так что было то светло, то темно. Налево за рекой, в горах раздавался ужасный вой шакалов, или, как там называют, чекалки. Врачи говорят: «Лишь бы волка не встретить, они ночью бродять в этих кустах». Вдруг один шепнул: «Скорей за кусты и присядьте!»

Ъхал верхом кабардинец с ружьем. На фоне гор, при свете луны, в бурке, —это было красиво. К счастью, с ним не было собаки и он нас не видел, а иначе, как врачи говорили, хоть одного, он уж пристрелил бы. Тучи покрыли луну и стало много темнее. Начал падать снежок. Мы прошли немного больше половины дороги, когда повалил густой снегь и поднялся ветер при морозе. Доведя меня до расхождения дорогь, они мне заявляют: «Нам не по дороге, нам налево идти, а Вы теперь около дачи и не собьетесь» Просить их было бы бесполезно, да я и не хотела, но испугалась, нигде ни огонька и дороги не видно. Снегь шел сплошной массой. Я сразу сбилась и не попала на дорогу к дачам. Неожиданно упала куда-то вниз, в сугробы снега. Когда отошла оть испуга, то сообразила, что упала с насыпи строившейся железнодорожной ветки. Видны стали силуэты деревьев. Я попала в лес. Полотно железной дороги я сразу потеряла, но мне думалось, что нужно идти направо. Шла лесом в полной неизвестности. Тучи немного разрядились, и я стала различать кусты, которые ночью казались мне то волком, то кабардинцем, то какими-то чудовищами, протягивающими лапы. Форма колючих кустов, диких груш, терновника и других сама по себе какая-то фантастичная, а ночью—особенно.

Долго ходила я и боялась попасть в дикий букови лес. До рассвета еще далеко, ветер холодный и усиливался, и снова пошел снег, ноги болят. Второй раз упала и на этот раз пролежала несколь минут, не будучи в силах подняться. Мысль о том что здесь, где-то близко, на даче мои дети одни и подозревают о моем неминуемом, казалось замерзании, была ужасна. Наконец поднялась пошла дальше. Наткнулась на терновник, чувстввую что это не одиночный куст, а как бы сплошная изгородь, и пошла, касаясь ее, думая, значит, тут жилье.

Исколола руки, вижу свет в окошке, шагов за 30 за изгородью. Что если я попала в кабардинский аул Первое, набросятся собаки вроде волкодавов, а затем и сами они не очень-то любезно встретят, если собаки; не разорвуть. Чувствую, открытый проход и пошла огонек. Дальше ничего не помнила. Когда пришла в сознание, то вижу, что около меня стоять мои, две старшия дочери, перепутанные и в слезах. Тут же старик-хохол, по имени Павло, его жена и сын Поселок дачный очень большой, и я, милостью Божьей, зашла лесом с другой стороны его. Изба Павло была крайняя у леса. Старик рассказал мне «Слышу я, что кто-то закричал «помогите». Я говорю сыну: «Ты слышал?» А он: «А что?» —«Да ведь человек закричал «помогите» и голос женский> сын говорит: «Ну кто же, отец, в такую метель; бурю, да еще в такой час ночи может ходить Старик взял фонарь и говорить: «Идем, я ясно слышал». Вышли и видим, что в снегу недалеко лежит человек.

«Да это же наша знакомая барыня с дач!: назвал улицу. Они меня подняли и принесли к себе в избу. Сын пошел сообщить моим детям. Это второй раз я замерзала, и второй раз Господь спас Снег и мороз держатся в Налвчике недолго, скоро он растаял, стало в Декабре днем тепло, как весной, только очень грязно было, а ночью небольшие морозы. На даче сырость невозможная и холод Железная печка была, но дров не было. Недалеко приблизительно около версты от дачи, в лесу был оврагь, в котором по обоим склонам заросли орешника и много сушняка. Почти каждые три д рано утром, пока дети спят, брала топор, два ремня и большую соседскую собаку, которая ко мне привязалась, и шла одна в овраг. Дочерей,