рассмотреть связь психологии самости Когута с теориями психосексуального развития и психопатологии Фрейда. В пределах этой книги невозможно описать последние в деталях, но так как мы работаем над интеграцией Когута, Роджерса и Гилла и так как теории развития и психопатологии Гилла тесно приближаются к фрейдовским, то правомерен вопрос, является ли концепция развития самости Когута дополняющей теории Фрейда или противопоставленной им.

На сегодня в американской психологии широко распространена популярная традиция, придерживающаяся того, что все теории объектных отношений, включая и теорию Когута, находятся в непримиримом противоречии с фрейдовскими теориями мотивации, развития и психопатологии[69]. Вплоть до последних лет своей жизни Когут придерживался другого взгляда: он считал, что достраивает классическую психоаналитическую теорию, а не заменяет ее. Теория развития самости не является заменой для теории психосексуального развития, она — только дополнение к ней.

Я думаю, полезно рассматривать теории Фрейда как освещение результатов внутрипсихической истории (intrapsychic history), а теорию Когута (так же, как и других теоретиков объектных отношений) в качестве демонстрации результатов межличностной истории (interpersonal history). Каждая точка зрения вносит уникальный вклад в наше понимание клиента и способствует представлению о том, какого мнения клиент о терапевте. Разыгрывая вновь и вновь эдипову драму, клиент видит в терапевте объект желания или страха. Или, обнаружив неудовлетворенное желание идеализированного родительского образа, он может увидеть в терапевте совершенного родителя. Бдительный терапевт будет готов распознать и то, и другое.

На самом деле психоаналитики свидетельствуют, что любой клиент, который продвинулся в терапии достаточно глубоко, вероятно, разыгрывает заново некоторые аспекты эдиповой драмы в переносе. Согласно психоаналитической теории развития, прохождение через эдипов комплекс является столь значимым и наполненным благими возможностями в случае серьезного вытесненного конфликта, что оно, возможно, играет ключевую роль в психической жизни любого клиента. Когут считал, что сами потребности в зеркализации, «схожести» или в нахождении идеализированной личности настолько повсеместны, что они, видимо, будут проявляться в переносе большинства клиентов. Таким образом, мне кажется, эти теории являются совместимыми, дающими нам возможность интегрировать взгляды Гилла и Когута в клинические отношения. Я убежден, что контуры этой интеграции прояснятся по мере дальнейшего изложения.

Ранее отмечалось, что Когута интересовали два вопроса: что именно клиент не получил от родителей и что терапевт может с этим сделать? Мельком мы коснулись его ответа на первый вопрос. Теперь займемся вторым.

Технический вопрос

Если Гилл представляет менее твердую, менее формальную атмосферу внутри психоаналитической традиции, то Когут в рамках этой же традиции пошел еще дальше. Совершенно неверно — и я постараюсь это далее показать — обвинять его в том, что кроме «поддерживающей руки» он не дает ничего, хотя дружеская поддержка, даже доброта, являются, конечно, важной частью его терапии. Замечу еще раз, что Когут представляет новое совместное течение гуманистической и психоаналитической традиций, а единственной причиной замечания подобного рода является его настойчивое упорство в том, что терапевт должен быть гуманным.

Коррективное эмоциональное переживание?

В середине 40-х годов психоаналитик по имени Франц Александер описал успешную терапию как коррективное эмоциональное переживание[70]. Александер считал, что клиенты оказались перед проблемой и обратились за помощью к психотерапии, потому что вырастившие их люди не относились к ним как следует. Клиенты нуждались в том, чтобы кто-то значимый для них отнесся к ним лучше, и Александер оказался этим «кто-то». По причинам, которые не вполне ясны, по крайней мере, для меня, концепция коррективного эмоционального переживания на протяжении многих лет получала очень неблагоприятные отзывы в прессе. Возможно, терапевты рассматривали данную концепцию как некое увещевание или успокоение, достигаемое ценой научения. Может быть, она вызывала образы доброжелательных волонтеров, раздающих неимущим молоко и печенье. Можно понять, насколько терапевты были унижены таким сравнением и как они боялись пренебрежения к познавательным аспектам их работы. В конце концов, терапевты занимались расшифровкой сложного кода — бессознательного психического — и помощью пациентам в понимании его через анализ. Более того, многие из них, как мы уже видели, всегда гордились своей интеллектуальной и эмоциональной стойкостью. И уж, конечно, им было не до распределения молока и кренделей.

Сходное возражение возникает из утверждения, что коррективное эмоциональное переживание на поверку оказывается потворством. Мы уже видели, что многие терапевты выступают против потакания потребностям клиента, основываясь на том, что это лишь затягивает (а порой и усугубляет) саму проблему, мешает клиенту познавать и воспринимать трудности этого мира. Таким образом, они могли бы возражать намеренно теплому и поддерживающему переживанию. Упорное уклонение от предоставления переживаний подобного рода приводит клиента к разрушающей ситуации. Многие терапевтические школы охотно признают это и считают частью собственно самого проекта: никто не сдаст хорошо знакомой старой позиции, мотивируя это определенными потерями. Когут придерживался другого взгляда и считал, что фрустрация, исходящая от неэмпатичного терапевта, является бензином, вылитым в огонь. Клиент испытывает трудности, потому что вырос в сложной обстановке, и подобное лечение — своего рода психогомеопатия — здесь вряд ли поможет. Однако, как мы увидим, Когут признавал необходимость определенного вида фрустрации.

Даже со всеми преимуществами взгляда в прошлое возражения по поводу терапии в качестве коррективного эмоционального переживания выглядят довольно глупыми. С тех пор как Фрейд открыл, что только высказывания пациентам причины их проблем еще недостаточно для исцеления, терапевт обеспечивает тот или другой вид коррекции эмоционального переживания. Тем не менее, возражения возникают до сих пор.

Эмпатия

Констатируя неодобрение своих коллег, Когут, тем не менее, говорил, что обеспечение коррективного эмоционального переживания несомненно входит в задачу терапевта и что главным компонентом такого переживания является эмпатия[71]. По мнению Когута, терапевтическая эмпатия представляет собою нечто отличное от молока и кренделей: «Лучшим определением эмпатии… является взгляд на нее как на способность понимать и чувствовать себя в контексте внутренней жизни другой личности. Она представляет нашу пожизненную возможность испытать то, что переживает другая личность, однако, как правило… в ослабленной степени»[72]. По Когуту, первым делом каждый терапевт должен открыть себя для эмпатического переживания, позволяющего видеть мир с точки зрения клиента. Следующая задача — позволить узнать, что терапевт действительно его понимает. Возможно, нет терапевта, который стал бы отрицать значимость необходимости быть эмпатичным с клиентом. Первым пунктом отличия Когута от других терапевтов является та концентрация внимания, с которой позволяется клиентам узнать, что вы делаете все от вас зависящее, чтобы понять его, клиента, взгляды.

Профессиональный риск: критичность

Одно важное предварительное замечание: быть эмпатичным — значит не говорить клиентам о том,