Молодому поэту Огюсту де Ла Гард-Шамбона удалось попасть на бал, и он получил огромное удовольствие. Конечно, его восторгали не коронованные правители мира:

Восхитившие поэта женщины носили тогда простые, но очень элегантные платья с глубоким декольте. Верхнее платье обыкновенно шилось из петинета или крепа, а нижнее — из атласа под цвет наряда: светло-голубое, кремовое, розовое или пастельное. Рукава были, как правило, длинные, узкие, отделанные кружевами, вышивкой или атласом. Некоторые дамы предпочитали короткие рукава с обязательными длинными белыми перчатками. Волосы украшались цветами, лентами, бриллиантами, жемчугом и самоцветами, сверкавшими тысячами чудесных огоньков в ярком свете свечей.

Оркестры начали играть полонез, джентльмены и их дамы, выстроившись в длинную процессию, отправились «ритмично маршировать» по большому бальному залу. В других, меньших залах пары «с тевтонской важностью» танцевали менуэт, вызывая смешки у молодежи. Юное поколение уже полюбило скользить и вращаться по паркетному полу в вальсе, новом танце, возбуждающем чувства и страсти.

Осенью 1814 года он еще не был венским вальсом Иоганна Штрауса-сына, создавшего «Голубой Дунай», «Сказки Венского леса», «Императорский вальс» и многие другие шедевры танцевальной музыки. Он больше напоминал крестьянский танец «лендлер», распространенный в Южной Германии и Австрии.

Но тогда вальс, быстро завоевавший популярность по всей Европе, многим казался не очень пристойным. Как-никак это уже был не групповой танец, и парам позволялось вступать в более тесный контакт, даже прижиматься друг к другу, чего прежде не допускалось ни в одном танце за всю современную историю.

Сам лорд Байрон не мог не высказаться по поводу этого «сомнительного» танца, написав оду «Вальс»:

Помимо вальса, в репертуар увеселений делегатов конгресса непременно входили маскарады. В бальном зале, где беззаботно кружились прожигатели жизни, как в призме, писал де Ла Гард-Шамбона, «отражалось общество, предававшееся удовольствиям, флирту и удовлетворению всякого рода соблазнов». На балах-маскарадах исчезали протокольность, сдержанность, маски позволяли редкую вольность, не говоря уже об ощущениях искусительной, волнующей неизвестности. За маской на конгрессе осенью 1814 года мог оказаться кто угодно — царь, королева, фрейлина или гусар.

Бриллианты, изумительные дамы, танцы — поэт Ла Гард-Шамбона был ослеплен. Он обожал дам в «мерцающих шелковых и газовых одеяниях, летавших по залу как нимфы»:

«И более здравые и крепкие головы не могли не поддаться соблазну выкинуть какое-нибудь коленце», — писал поэт. В ущерб фестивальному комитету соблазны испытывал не только Ла Гард-Шамбона. В тот вечер императорский двор лишился трех тысяч серебряных чайных ложек.

На конгрессе постепенно сложился заведенный порядок дел. Делегаты трудились в своих миссиях, встречались с коллегами, а сюзерены по утрам выезжали на охоту или смотрели военные парады. После обеда они участвовали в совещаниях и сессиях, мешая работать дипломатам. Вечером венценосцы облачались в мундиры и блистали на празднествах, устраиваемых императором Австрии.

В репертуаре фестивального комитета был запланирован и концерт симфонической музыки под управлением Hofkapellmeister Антонио Сальери, оперного композитора, учителя Бетховена, а потом Шуберта и Листа. В Вене уже ходили слухи, будто Сальери отравил Моцарта, хотя и не имелось никаких явных улик (впоследствии агент полиции Джузеппе Карпани напишет рапорт в защиту Сальери). Несмотря на сплетни, Сальери всю осень 1814 года обеспечивал конгресс музыкальным сопровождением, даже организовал «монстр-концерт», задействовав в нем около ста фортепьяно, — эксперимент инновационный и занятный, но, вероятно, малоприятный для слуха.

Монархи торжественно и церемонно обменивались наградами. Британия удостоила венценосцев-победителей своими излюбленными орденами Бани и Подвязки с медальоном Святого Георгия, украшенным бриллиантами. Король Дании наградил коллег-государей орденом Слона, а король Пруссии преподнес всем по ордену Черного орла. Австрийский император расщедрился на самую, наверно, желанную награду — орден Золотого руна. Из всех этих звезд, крестов, лент и ожерелий получался неплохой нагрудник.

В сравнении с развеселыми вечерами в других посольствах, в салонах и тавернах рауты в британской миссии были, наверно, самыми унылыми и тягостными, несмотря на полный ужин, игру скрипки, гитары и танцы. Народ шел к лорду Каслри на Миноритенплац, зная о его влиятельности. Но даже полицейский агент XX жаловался на невероятную скуку. На гостей никто не обращал внимания, или, лучше сказать, их просто игнорировали. Комнаты были плохо освещены и неважно меблированы. Многим дамам приходилось весь вечер стоять у стен. Без радушной и очаровательной хозяйки вроде Доротеи гостиная посольства больше напоминала кафе, а не салон.

В венских салонах британские дипломаты вели себя неуклюже, без намека на лоск и выделялись странной, по крайней мере необычной, манерой одеваться. «Они либо хотят ошеломить нас чем-нибудь, либо, как дикие звери, уползают в свои пещеры!» — говорила одна дама другой, по сообщению полицейского агента. Британия, оторванная от континента, явно задержалась в своем развитии, считали венские снобы.

Британский посол лорд Стюарт уже умудрился попасть в дорожное происшествие, что не было редкостью на узких улицах Вены, запруженных каретами, и устроить свалку с возницей другого экипажа. Вести об инциденте мгновенно разлетелись по городу. Говорили, будто британский дипломат чуть ли не сбросил незадачливого кучера в Дунай. Полицейские сыщики, присутствовавшие при конфликте, доложили, что в действительности возница едва не отвалтузил посла.

А случилась такая история. Лорд Стюарт, «опустошив не одну бутылку бордо», грязно ругался, похвалялся, что он боксер, и вызвал кучера на кулачный бой. Возница, не понимавший английского языка, схватил кнут и стеганул британца по лицу. В ссору ввязались прохожие, подъехала полиция, которая долго не могла поверить в то, что буйный и пьяный скандалист не кто-нибудь, а высокопоставленный член британской делегации.

Венская полиция знала лорда Стюарта и с другой стороны. Он стоял на учете как человек, слишком много времени проводивший, по докладам агентов, в обществе «девиц легкого поведения». Его часто видели в борделях, расположенных в квартале Леопольдштадт, застроенном домами XVII века, где одно время жили богатые евреи. Стюарт пристрастился к венгерским винам, и его не раз приходилось на руках заносить в карету.