Подобно другим венценосцам, приехавшим в Вену, русский государь не особенно заботился о личной охране, свободно разгуливал по улицам города, по крайней мере поначалу. Он заходил в таверну, заказывал пиво и, к всеобщему удивлению, сам расплачивался. Видели, как царь разговаривал с юной венской красавицей, которую встретил на балу. К ней тут же были приставлены шпики. Они выследили, где она живет, и у дома установили внешнее наблюдение. Нередко агенты барона Хагера попадали впросак, как и в случае с этой девушкой: они не обнаружили ничего предосудительного.

Агенты барона Хагера без стеснения ходили по пятам за монархами, и монаршая почта вскрывалась так же, как и дипломатическая. Почему-то особый интерес у детективов вызывал король Дании Фредерик VI. Его легко было узнать по зеленой накидке, трости с золотым набалдашником и профессорскому виду. Монарху понравилась молодая венская цветочница; он к ней часто подходил, и в Вене скоро разразился скандал, когда девушка стала называть себя «датской королевой».

Благодатные возможности для сбора информации предоставляла многолюдная центральная улица Грабен, где в Средние века проходил ров. Многие делегаты снимали здесь дома или меблированные комнаты, и Грабен превратилась в «клуб на открытом воздухе», где собирались толпы «бездельников, заштатных ораторов и диспутантов», чтобы посплетничать о конгрессе.

В Вене после императора Франца самым знаменитым человеком был, наверное, семидесятидевятилетний принц де Линь, фельдмаршал из Фландрии, служивший и при Фридрихе Великом, и при Иосифе II, и при Екатерине Великой. В парижских салонах его называли «принцем обаяния». Он знал миллион историй, обладал «добродушно-едким» остроумием, водил дружбу со многими известными людьми — от Вольтера и Руссо до Казановы. Принц де Линь первым прочел скандальные воспоминания Казановы в том виде, в каком они были написаны пером, и одним из последних встречался с искателем приключений перед его смертью в 1798 году.

Меткие изречения принца моментально разлетались по городу. Это он наградил Венскую мирную конференцию апофегмой, вошедшей в историю дипломатии: «Конгресс не работает, он танцует». Принц знал это на собственном опыте — он старался не пропустить ни одного бала и раута.

Теперь принц де Линь был беден. Он потерял состояние, когда революция во Франции захватила большую часть его земельных владений, а остальное он промотал сам. Бывший фельдмаршал жил в скромных апартаментах у стен Старого города, занимая комнату и спальню, служившую одновременно и салоном. Де Линь называл свое жилище «птичьей клеткой». Однако, как отмечали гости, нищий принц по-прежнему выглядел как денди.

В его тесных апартаментах, в которых, по описанию очевидцев, преобладал розовый цвет, перебывала вся элита Вены. Не было отбоя от желающих увидеть легендарного принца, послушать его истории, шутки и анекдоты, которые он мог рассказывать часами, по обыкновению, «полузакрыв глаза».

Де Линь разъезжал по городу в старой громыхающей карете времен Людовика XV, запряженной тощей белой лошадкой, находившейся в не менее преклонном возрасте. Его можно было назвать человеком, о котором «забыло время».

Вызывала жгучий интерес еще одна незаурядная личность — Анна Протасова, служившая при Екатерине Великой и оказывавшая ей неординарные услуги, взяв на себя роль «испытательницы», — она проверяла на себе гвардейцев для спальни императрицы. Теперь ей было почти семьдесят лет, и она заметно отяжелела. Принц де Линь как-то привез в ее крохотную квартиру своего протеже поэта-песенника Огюста де Ла Гард-Шамбона. По описанию молодого человека, он увидел перед собой «огромное бесформенное существо, которое, как только начинало говорить или шевелиться, звенело драгоценностями»:

Поэт смотрел на то, как задушевно беседуют две реликвии, и сам чувствовал себя заброшенным на полвека назад в прошлое. Это ощущение вполне соответствовало и духу конгресса, который многим казался сборищем вельмож, ведущих себя так, словно не было ни Наполеона, ни Французской революции, ни двадцати лет кровопролитных войн.

* * *

Талейрану, конечно, досаждало то, что «Большая четверка» пытается заправлять всем конгрессом, но он по крайней мере мог быть удовлетворен деятельностью своей миссии. И герцог Дальберг, и маркиз де ла Тур дю Пен, и граф Алексис де Ноай, и граф де ла Бенардьер прекрасно справлялись с возложенными на них задачами — держали его в курсе событий и распространяли по городу полезные слухи. Повара готовили отличные обеды, Нейкомм создавал душевную музыкальную атмосферу, хотя за ним и следили агенты барона Хагера, не верившие в то, что он приехал в Вену только для игры на фортепьяно. Но Талейрана особенно радовала племянница Доротея.

Благодаря семейным связям Доротея могла свободно контактировать со всеми главными делегациями. Мать познакомила ее с русскими, а сестра Вильгельмина — с австрийцами. В Пруссии она и сама была не последней спицей в колеснице, имея в королевстве солидные земельные владения. Ее особняк, построенный еще Фридрихом Великим для своей сестры и располагавшийся на Унтер-ден-Линден, 7 у Бранденбургских ворот, был одним из самых внушительных в прусской столице; в XX веке в нем размещалось советское посольство.

Когда Талейран не получил приглашение на крайне нужные званые вечера у Меттерниха, он попросил Доротею переговорить со старшей сестрой, герцогиней де Саган, и этого было вполне достаточно. Австрийский министр иностранных дел отреагировал молниеносно и сообщил, что будет чрезмерно рад видеть у себя и Доротею, и князя. Более того, они всегда желанные гости на семейных ужинах.

Это был грандиозный успех. Талейран известен как мастер салонной дипломатии, а где еще он мог неофициально и ненавязчиво продвигать свои интересы, как не в доме Меттерниха, куда приезжали все правители Европы. Здесь, как заметил один салонный завсегдатай, редким невезением было не встретить императора, короля, кронпринца, нужного генерала или министра. По особым случаям у Меттерниха подавали блюда на севрском фарфоре, подаренном Наполеоном в знак благодарности за устройство бракосочетания с Марией Луизой. Днем дипломаты делили империю Наполеона, а по вечерам ужинали, пользуясь его сервизом.

Доротея оказалась превосходной хозяйкой французского посольства. Она главенствовала в салоне и за столом, создавала непринужденную, оживленную обстановку, располагала к себе, умела вести беседу. Если кто-то затрагивал слишком серьезную, скользкую или просто неприятную проблему, она сразу же переводила разговор на другую тему. Даже поэт-песенник Ла Гард-Шамбона восхитился ее светскими манерами. Хотя Франция тогда не пользовалась популярностью, Доротея, по его словам, притягивала всех «своей волшебной грациозностью».

Тогда же Доротея начала помогать Талейрану и в других делах, в том числе и в составлении документов. Князю, воспитанному в традициях XVIII века, претило самому корпеть над официальными письмами и депешами. Он предпочитал диктовать, расхаживая взад-вперед по комнате, а Доротея, лежа в постели или сидя за столом из красного дерева и скрипя гусиным пером, записывала его сентенции. И она не просто исполняла роль писаря, между ними шла «борьба за каждое слово».