Рейн решила, что сегодня вечером будет веселиться. Арман преподнесет ей обручальное кольцо, и тогда уже они будут помолвлены по-настоящему. Настроение ее почему-то слегка испортилось при этой мысли, но она продолжала наряжаться, напевая легкую провансальскую песенку, которую услышала здесь несколько лет назад. Как раз когда она закончила одеваться, к ней постучалась Элен и вошла в комнату, неся в руках огромную позолоченную корзину с невероятным букетом красных роз; восхитительные влажные бутоны красовались на крепких длинных стеблях, утопавших во мху. Загорелое крестьянское лицо Элен сияло. С вольностью служанки, много лет проработавшей в доме, она ткнула пальцем в сторону Рейн:

— О-ля-ля! Смотрите, что вам прислал месье. Ах, лямур, лямур! — и рассмеялась.

Рейн с восхищением и сладким трепетом смотрела на красивую корзину, которую Элен поставила на столик возле окна. В цветах она нашла открытку:

«Тебе, царица моего сердца, которая прекраснее и дороже всех роз на свете. Обожающий тебя,

Арман».

Девушка нервно рассмеялась и, закусив нижнюю губку, покружилась перед Элен в вечернем платье, расправляя юбку, как балерина.

— Какая вы красавица! Сегодня вы так прелестны, мадемуазель! — воскликнула Элен, захлопав в ладоши.

— Скажи бабушке, что я сейчас спущусь, — велела ей Рейн. Она открепила розочки, которые уже успела приколоть к поясу, отрезала пару бутонов из тех, что прислал ей Арман, и украсила ими платье.

«Я обязательно буду счастлива. Обязательно…» — повторяла она про себя, сбегая по старинной широкой лестнице. Спустившись, Рейн зашла в столовую посмотреть, все ли готово к ужину. На стол были выставлены роскошные серебряные приборы, тонкий фарфор с ручной росписью, тончайшее венецианское стекло. Высокие восковые свечи в античных серебряных с позолотой канделябрах ждали, когда их зажгут. В серебряных ведерках стыло во льду шампанское. «Будет весело и торжественно», — думала Рейн, и в эту минуту вспомнила о матери, с чуть большей нежностью, чем всегда. Что говорить — она только и делала, что огорчала и разочаровывала свою бедную маму. Жаль, что ее не будет сегодня на этом праздничном ужине. «Впрочем, — злорадно усмехнулась про себя Рейн, — Мама все равно в душе будет считать, что ее зять мог бы родиться в более состоятельной и родовитой семье. Она из тех, кому невозможно угодить, — такие люди всегда останутся чем-нибудь недовольны».

В столовую вошла Элен:

— Мадемуазель, вас там спрашивает какой-то господин. Он приехал из Ниццы. Я сказала ему, что вы заняты, но он говорит, что у него важное дело и что он не займет много времени.

Рейн приподняла свои длинные юбки и сделала несколько танцевальных па.

— А кто это, Элен? Кто-то из друзей герцогини?

— Нет, мадемуазель, я его не знаю, никогда раньше не видела. Он англичанин.

Но и тогда Рейн лишь пожала плечиками — она не представляла, кто бы мог спрашивать ее в такой час. Очень много народу, знакомые и друзья герцогини, заезжали к ним в Канделлу по дороге из Лондона в Париж или обратно.

Ничего не подозревая, она вышла в холл. Но на пороге замерла, словно ее пригвоздили к полу. В лице ее не было ни кровинки. Глядя в высокое окно на мерцающие огоньки горной деревушки чуть ниже Канделлы, к ней спиной стоял не кто иной, как Клиффорд Калвер. Он повернулся, затушил сигарету и с улыбкой пошел навстречу девушке.

— Привет, Рейн. Ты, наверное, не ожидала меня увидеть?

Словом «ошеломлена» никак нельзя передать то, что чувствовала Рейн в тот момент оглушительного удара. Сердце у нее билось так неистово, что закружилась голова. Ноги дрожали. Клиффорд шел ей навстречу, а она начала пятиться от него, словно от привидения. Задыхаясь, она еле выговорила:

— Что… ты здесь делаешь?

Он сунул руки в карманы пиджака и слегка приподнял брови, словно удивился.

— И так-то ты меня встречаешь? Как ты изменилась.

— Как ты смеешь обвинять меня в том, что я изменилась, — после того, как ты сам со мной поступил!

Сначала Клиффорд решил, что она узнала про их связь с Лилиас и ревнует.

— Но право же, дорогая, поверь, ты несправедлива ко мне — обвиняешь в чем-то, но при чем тут Лилиас…

— Она ни при чем, — отрезала Рейн. — Мне наплевать на нее и на всех прочих девиц, которых ты водишь развлекаться. Можешь делать, что тебе вздумается. Ты имел полное право изменить свои планы в отношении меня, что ты, собственно, и сделал. Но как ты мог не отвечать на мои письма — ни на одно! — даже на телеграмму не отозвался, а я ведь умоляла тебя написать во что бы то ни стало, и ты знал, как много это для меня значит… — Она осеклась, не в силах продолжать. Внезапно ей пришло в голову, что сейчас сюда приедет Арман и бабушка спустится. В каком ужасном положении тогда она окажется!

Как сквозь вату она услышала насмешливый голос Клиффорда:

— Моя милая Рейн, ты все валишь с больной головы на здоровую. Это ты не написала мне ни строчки с той поры, как уехала из Лондона, а прошло уже больше месяца.

Она широко распахнула глаза:

— Но это неправда! Я писала тебе каждый день, несколько недель подряд, с самого начала. А ты даже не удосужился мне ответить. Сначала я думала, что ты заболел или с тобой что-то случилось. Потом я позвонила тебе домой, и тут твоя тетя сообщает мне, что ты уехал в Норвегию ловить рыбу с Фицбурнами. Я поняла, что ничего с тобой не случилось, что ты просто не хочешь мне писать и все.

Улыбка на лице Клиффорда потускнела.

— Подожди, все это какая-то нелепица. Не скажу, чтобы писал тебе каждый день, но три раза в неделю — обязательно. Все время. Я тебе послал и пару телеграмм, на них ты тоже не ответила. Последнее письмо я отправил из Норвегии. Писал, что я там по приглашению Фицбурнов, что мне очень весело, что ты, видимо, тоже неплохо проводишь здесь время, и я тебе уже не нужен, и если ты мне не ответишь, я буду считать, что между нами все кончено. Моя секретарша может тебе это подтвердить — если хочешь, позвони ей и спроси. Она лично отправляла все письма.

В холле воцарилась тишина. Рейн пребывала в полнейшем недоумении. Она нервно мяла пальцами шифоновый платочек, который держала в руках. Клиффорд оглядел ее с ног до головы тем наглым взглядом бывалого мужчины, которым он всегда одаривал хорошеньких женщин. Он подумал, что никогда еще Рейн не казалась ему такой сногсшибательной. Разумеется, он узнал это платье; но сейчас, когда она загорела, его кремовый оттенок шел ей еще больше, оттеняя темно-золотистый цвет кожи. Ему нравилась ее новая короткая стрижка с завитками на висках. К тому же она невероятно похудела. Боже, какая талия! Рейн показалась ему куда более хрупкой и соблазнительной по сравнению с Лилиас.

Он мягко проговорил:

— Должен заметить, что ты просто великолепна. Признаюсь, я был зол на тебя, но теперь, снова увидев тебя, совершенно не в состоянии злиться. Я так счастлив — я ведь по-прежнему схожу от тебя с ума, прелесть моя.