Хотя и с первой, и со второй женой Василь Палыч жил одинаково непрочно, Роману отцового внимания и опеки досталось тоже поболее, чем старшему единокровному брату Вадиму. Правда, впоследствии Вадим, а не Роман стал отцу первым компаньоном в коммерческих делах и даже на этом поприще перещеголял Каретникова-старшего. Роман родовую торговую линии укрепить не мог, не имея к тому склонности. Поэтому отец, посовещавшись с Вадимом, определил Роману издательскую нишу в холдинге. «Пущай книжки печатает. Это дело тоже прибыльное. Госзаказом мы его обеспечим. Халявной бумагой тоже, — рассудил Василь Палыч, когда Роман вернулся из Германии, где учился в Гамбургской академии и писал диссертацию. «Да. Книжки — это по его части, — пренебрежительно поддакнул отцу Вадим. — Тем более на халявной бумаге. Он ведь у нас отличничек».

…В школе Рому Каретникова, отличника учебы, среди избранных торжественно принимали в пионеры на Красной площади, под стенами могучего ленинского надгробия — трибунного мавзолея. Отутюженный алый галстук, звенящий голос пионервожатой, хором — текст клятвы юного ленинца, лес детских рук, вскинутых под углом на головой, как знак преданности делу вождя… После церемонии — бесплатные сладкие пирожные и чай в антракте концерта в Большом Кремлевском дворце.

Пару дней спустя, Рому после уроков подкараулила и пригласила в учительскую Эмилия Аркадьевна, седовласая старушенция завуч, державшая всю школу в кулаке. Глядя на Рому сверлящими глазами, увеличенными толстыми линзами очков, она спросила с предварительной накруткой: «Роман, ты у нас гордость школы. Теперь ты пионер, давший клятву у мавзолея. Пионер не имеет права говорить неправду! Кто из вашего класса вчера на уроке физкультуры в раздевалке для мальчиков вырезал на панели нехорошее слово?»

«Я не… не знаю… Я не видел…» — заикаясь и чувствуя, что сердце стучит где-то в горле, произнес Рома.

«Ну что ж, допустим, ты не видел… — рассуждала Эмилия Аркадьевна. — Кто из ребят приходит в школу с перочинными ножами или другими режущими предметами?»

«Я не знаю…»

«Роман, ты не умеешь врать! Не должен врать! Ты пионер! Это сделал Зарубин?» — насела на него неумолимая завуч.

Рома не только боялся выдавать Зарубина, второгодника, задиру, предводителя мелкой школьной шпаны, но и произносить его имя без крайней нужды остерегался.

«Не бойся, Роман, о том, что ты мне скажешь, никто не узнает. Это был Зарубин?»

«Нет, это был Смирнов», — ответил Рома с пересохшим горлом.

«Не может быть! — вскрикнула Эмилия Аркадьевна. — Смирнов очень приличный мальчик!»

«Зарубин дал ему нож и… заставил вырезать…»

«Ах, вот как? Ну, это еще и лучше!» — чему-то обрадовалась Эмилия Аркадьевна.

На следующий день, после занятий, за школьными мастерскими, у забора Зарубин бил Смирнова на глазах у одноклассников, в том числе и Ромы Каретникова. В проучку.

«Наябедничал, козел? Заложил? — Зарубин держал одной рукой несчастного, безвинного хлюпика Смирнова за шкварник, а другой — наносил с короткого размаха несильные, но унизительные удары сбоку в челюсть. Челюсть у Смирнова болталась, как на шарнирах, рот был непроизвольно открыт, и с губ текли слюни. Время от времени Смирнов отрывисто и слезно выхныкивал своему палачу: «Я никому не говорил! Никому…»

Рома Каретников за Смирнова не вступился. Первая свинцовая туча собственного угрызения легла на его душу. Идя домой, он, раздухарившись от стыда предательства, стащил с шеи красный галстук: «Не надо мне такого пионерства!» Придя домой, отказался обедать и расплакался в голос у себя в комнате.

«Отлично! — воскликнул отец Василь Палыч, который по красным глазам сына почуял неполадки. — Чем раньше обожжешься, тем лучше! Рассказывай!»

Рома признался ему во всем, без утайки, кончив свою покаянную речь заверением:

«Папа, я никогда больше так не сделаю. Никогда!»

«Ваша завуч — хитрая старая лошадь! — злобно восхитился Василь Палыч. — Видать, на НКВД работала. Я с ней поговорю, чтобы она тебя больше не подставляла».

…Когда Роман учился в десятом выпускном классе, в пору сдачи последних школьных экзаменов, в министерство, в главк, которым управлял Василь Палыч, позвонили из Сокольнического медвытрезвителя.

«Капитан Садаков, — представились. — Товарищ Каретников, тут ваш сын, мы его в парке Сокольники подобрали…»

«Отлично! — ухмыльнулся Василь Палыч, приехав в вытрезвитель и увидев на железной койке на клеёнчатой простыне голого, вдрызг пьяного, бесчувственного сына. — Надеюсь, никаких протоколов не составляли? — спросил он у милицейского капитана и тут же, не дожидаясь от него отчета, всучил капитану сумму денег, от которой капитан слегка опешил и не знал, что выговорить, как поступить; наконец быстренько утопил деньги в боковом кармане кителя.

Дома Роман долго-долго блевал, стонал, извивался на полу в ванной комнате и сквозь стон, боль, горечь уверял наблюдавшего за ним отца:

«Я больше не буду… Никогда!»

Оказалось, после экзамена они выпили с друзьями пива и поехали погулять в Сокольники. Здесь познакомились с какими-то парнями из Люберец, которые на спор решили выпить по стакану водки. Роман, охмелевший уже от пива, тоже ввязался.

«Пусть-пусть тебя пополощет! Водка-то, наверняка, сучок какой-нибудь… Такая здорово берет», — без осуждения, но и без жалости говорил Василь Палыч, наблюдая за корчами сына. Когда Роман протрезвел, отец ему заметил:

«Полный стакан водки может поднести только враг».

«Я больше никогда не буду пить водку. Обещаю, папа, никогда!»

…Студентом третьего курса исторического факультета МГУ Роман приехал в загородный дом к отцу. (В ту пору Василь Палыч жил уже холостяком.) Роман приехал понурый, повинно утыкая взгляд в землю.

«Папа, дай мне, пожалуйста, денег… На свадьбу. Мне придется жениться. Она беременна… Я потом заработаю, верну тебе… Мы вместе с Гулиёй заработаем…»

«Отлично! — традиционно воскликнул Василь Палыч. — То, что ей нужна московская прописка и жилье, я понял сразу. Но она еще какая-то нерусь! Кто она?»

«Из Алма-Аты… Продавец в кафе у заправочной. На Каширке…»

На другой день на Каширском шоссе против дверей маленькой забегаловки возле одной из заправочных станций остановилась черная «Волга» с правительственными номерами и милицейский «уазик». Из «Волги» выбрались Каретников-старший и громоздкий, тучный полковник милиции — «Михалыч». Из «уазика» — двое рослых милиционеров с автоматами в руках.

«Где у вас тут главный?» — громогласно спросил Василь Палыч, став посреди небольшого кафешного зала и оборотясь в сторону кухни.

Из боковой дверки возле стойки бара выскочил парень казахского кроя, испуганно воззрился на полковника, на автоматы в руках милиционеров, на человека, который требовал начальство.

«Я… Я директор».