– Не тревожиться? – со смешком на губах спрашивает она. – С той самой минуты, как нас выбросило на тот берег, я лишь и делаю, что тревожусь, Радомир. Вот уж не знаю, смогу ли разучиться, когда все это закончится. Что уж говорить об этом, если даже уснуть столь крепко смогли мы лишь благодаря заклинаниям вельвы?

– Разве ты не сама уснула?

Ренэйст качает отрицательно головой, помешивая деревянной ложкой ароматное варево в котле.

– Я позволила себе лишь задремать немного. В глубокий сон погрузила меня Мойра, применив свои чары. Она сказала об этом сама, когда я только проснулась. Твой сон был крепким благодаря ее помощи.

– Тебе что-нибудь снилось?

– Нет. Оно и к лучшему. Я устала закрывать глаза и видеть перед собой то, что приносит мне боль. Даже не знаю, как ты справляешься со своими видениями. Покорить их уж вряд ли проще, чем обычные сны.

В этом Ренэйст права; видение отличается от обычного сна, более глубокое и пугающее. Во снах видят либо то, что уже произошло, либо то, что никогда не произойдет. Когда же речь идет о видении, то здесь уже давит неопределенность того, предрешено ли событие либо изменить его исход может другой выбор.

Потому и не хочет тревожить Радомир Ренэйст словами о том, что видел он в своем сне, ведь может он еще и не сбыться. Да и разве могут змеи поглотить Луну? Будучи ведуном, столь сложно отличить, где видение, а где – самый обычный сон…

Ренэйст велит ему подать чашки, по которым, как только Радомир ей их приносит, разливает настой из трав, приготовленный на костре. Солнцерожденный вдыхает аромат гор, принесенный на иссушенных лепестках, и делает первый глоток. Его обдает горечью и свежестью, вкусом, принадлежащим этому краю. Дома он такой настой не попробовал бы. Под Вечным Солнцем даже травы сладки, одаренные теплом Ярило, все пышет светом. Здесь, где все застыло на перепутье, словно бы не решаясь занять одну из сторон, вкусы и запахи ощущаются абсолютно иначе.

Все мысли и тревоги покидают его, тепло, растекающееся по телу, становится единственным чувством, на котором может он сосредоточиться. Сделав пару глотков, Ренэйст выдыхает довольно, согревая ладони о стенки чаши. Несколько мгновений рассматривает она листочки, кружащие и медленно опадающие на самое дно, после чего произносит тихо:

– Не верится даже, что столько всего с нами произошло. Иногда мне кажется, что это – лишь дурной сон. Что вот-вот я открою глаза и окажусь если не дома, то на борту корабля, что на своей спине несет нас сквозь море к родным берегам.

– Я бы тоже хотел, чтобы все это оказалось сном. Но уже поздно надеяться на то, что все это лишь приснилось нам. И кораблекрушение, и Алтын-Куле, и путь сквозь пустыню, – все это произошло с нами и больше никуда не исчезнет. Такое невозможно забыть.

Белая Волчица лишь кивает задумчиво, соглашаясь. Такие воспоминания действительно не спрятать даже в самые темные и потаенные части собственной души. Когда вернется она домой, кошмарные эти воспоминания будут напоминать о себе, заставляя вновь переживать тот ужас, с которым пришлось столкнуться.

– Как ты думаешь, что сейчас происходит в Алтын-Куле?

– И думать не хочу. Когда я в крайний раз видел Касима, он направлялся на поиски своей госпожи. Если она жива, можно говорить о том, что султана постигла судьба, которую он заслуживал.

Мысли о Танальдиз заставляют сердце сжаться болезненно. До сих пор жалеет Ренэйст, что не попрощалась, не убедилась, что с ней все в порядке. Венценосная назвала ее своей сестрой, и Белолунной остается лишь надеяться на то, что однажды они встретятся вновь. Уж очень хочет она посетить город, украшенный золотом, но как гостья, а не как пленница. Наверняка Алтын-Куле обретет достойного правителя в лице Танальдиз, мудрой и справедливой, но одинокой. Если восстание принесло те плоды, которые жители города ожидали получить, то, возможно, сейчас прекрасная их повелительница вовсе не одинока. Ренэйст помнит тот взгляд, которым Касим смотрел на Танальдиз, взгляд, полный желания и любви. С ним она будет под защитой.

Точно так же, как и Ренэйст, окажись она вновь подле Хакона. Держа чашу в одной руке, кончиками пальцев второй Волчица прикасается к своей груди, как раз над сердцем. За время пути почти не было у нее времени подумать о том, как сильно скучает она по своему возлюбленному. Хакон, должно быть, тревожится сильно, считая, что она погибла. Ренэйст успокаивает себя лишь мыслью о том, как рад он будет, когда она вернется домой.

Север близко. Им осталось совсем немного.

– Осталось совсем немного, – говорит она, посмотрев на Радомира сквозь упавшие на лицо короткие белые волосы. – Как только мы достигнем Чертога Зимы, все это закончится. Я сдержу обещание, и тогда ты и те солнцерожденные, что захотят уйти с тобой, вернутся домой.

Отрадно ему слышать, что она помнит о данном слове. Теперь, когда сама сказала Ренэйст об этом, он может быть спокоен и знать, что все будет так, как и условились они на песчаном том берегу.

– Не сказать, что осталось немного. В конце концов, нам нужно как-то пересечь воду.

Радомир допивает настой, приготовленный северянкой, и отставляет чашу в сторону, наблюдая за плясками пламени в очаге. Смотрит он на Ренэйст; она выглядит поникшей, сказанные им слова ее опечалили. Лишь на одной надежде на скорое возвращение домой и держится она, а ведун столь жестоко надломил ее веру. Нахмурившись, он смотрит на пламя снова, после чего, протянув руку, накрывает ей плечо северянки. Ренэйст поднимает на него взгляд, и Радомир, не глядя на нее, произносит:

– Даже если конец путешествия не скор, я не сомневаюсь в том, что мы справимся. После всего, с чем мы уже столкнулись, найти корабль, который доставит нас к берегам твоей родины, кажется мне самым малым из испытаний, что были нам подготовлены.

На губах луннорожденной появляется легкая, едва заметная улыбка. Радомир старается поддержать ее, и это кажется даже забавным. Он не выглядит, как человек, ощущающий себя комфортно в подобных ситуациях, и оттого старания его она ценит лишь больше. Накрыв его руку на своем плече ладонью, Ренэйст кивает в знак благодарности:

– Да. Ты прав. По сравнению с тем, через что мы уже прошли, это кажется лишь пустяковой проблемой.

Они отпускают друг друга и в абсолютной тишине продолжают смотреть на пламя очага. Это кажется умиротворяющим, и Белолунная, обняв свои колени, подтягивает их к груди, упираясь в них подбородком. Дома мама любила заплетать ей косы, пока Ренэйст сидела возле огня, согреваясь после мороза, царящего снаружи. Воспоминания эти греют ее, дают надежду. Совсем скоро она обнимет Йорунн, склонит голову к ее коленям и будет наслаждаться тем, как нежные материнские руки перебирают ее волосы, пусть и не такие длинные, как до начала пути.

Снаружи доносится звук тяжелых шагов, и оба они оборачиваются в тот миг, когда дверь покосившегося жилища распахивается. Мойра, стоящая на пороге, скидывает с головы тяжелую волчью голову и, пройдя внутрь, отставляет в сторону свой посох.