Из задумчивости его вывело неприятное карканье. Черный ворон примостился на надгробном камне неподалеку. Мама когда-то говорила, что вороны – предвестники смерти, живые предупреждения. Конечно, теперь это звучало глупо – какие-то старые афро-американские суеверия. Птица – всего лишь птица. Тут Мемфис вспомнил о том, что в его странном сне тоже появлялись вороны, но мысль ускользнула. Час был поздний, и глаза Мемфиса горели от усталости. Сегодня больше никакой поэзии. Он задул лампу, убрал пожитки в рюкзак и пошел по пустынной улице, на которой кое-где одиноко светили газовые фонари. Полная луна обливала холодным золотом холм с пустым старым домом на вершине: особняком Ноулсов. В отдалении жались домишки поменьше. В особняке никто не жил с тех самых пор, как Мемфис себя помнил. Он вызывал у него неприятные ощущения, и Мемфис старался держаться от него подальше, не ленясь переходить на другую сторону улицы.

Холодный свет заливал заколоченные окна и давно не стриженый, заброшенный газон, слегка касаясь мраморных крыльев поверженной статуи ангела, и мертвые деревья на ветру казались живыми. Мемфис покосился на особняк и встал как вкопанный. Краем глаза он заметил какое-то движение. Что-то в доме изменилось, но он не мог понять, что именно.

Надоедливый ворон пролетел совсем близко, заставив Мемфиса вздрогнуть от неожиданности, и он поспешил своей дорогой. Вновь оказавшись на оживленных улицах Гарлема, Мемфис посмеялся над своей неожиданной трусостью. Среди ярких неоновых огней, шумных джазовых клубов и снующих мимо компаний нарядных горожан, Мемфис чувствовал себя как рыба в воде. По улице плелся слепой Билл Джонсон, постукивая тростью по мостовой. Мемфису почему-то не хотелось разговаривать со стариком, поэтому он нырнул в переулок и поспешил прочь. Было приятно бежать вот так, в теплой сентябрьской ночи. Дневник со стихами, любимые книги, карманы, полные денег, – у него все при себе, так о чем волноваться? Пора прекращать заниматься самоедством и начать наслаждаться жизнью. Оставив все плохие мысли позади, Мемфис направился в Гарлем. Проходя мимо Шугар-Хилла, он стал заглядывать в окна, залитые теплым янтарным светом, надеясь, что когда-нибудь станет жить такой же жизнью, и с этими мыслями пошел домой.

Его младший брат Исайя спал в дальней комнате, в узкой кроватке у окна. Мемфис снял ботинки, разделся и залез в постель тихо, как мышь. Исайя вдруг сел в кровати. Мемфис затаил дыхание, надеясь, что брат снова ляжет и уснет.

Исайя сидел спокойно и очень прямо, глядя куда-то в темноту.

– Я – Змий-искуситель. Я – Зверь, – вдруг произнес он.

Мемфис приподнялся на локтях.

– Эй, снеговик? Ты в порядке?

Исайя не смотрел на него:

– Я встану у вашего порога и постучу.

Спустя несколько мгновений он повалился на подушку и тут же уснул. Мемфис пощупал его лоб, но тот был прохладным. Кошмар приснился – догадался Мемфис. В ночных кошмарах он теперь хорошо разбирался. Он вернулся в постель, перевернулся на другой бок и постарался расслабиться. Вскоре веки отяжелели, и он провалился в сон.

Мемфис стоял на пыльной дороге, окруженной кукурузными полями. Облака над головой свивались в злобные черные тучи. На холме вдалеке стоял дом с красным амбаром и одиноким корявым деревом во дворе, совершенно лишенным листьев. На колышке почтового ящика одиноко сидел ворон. Каркнув, птица подлетела к высокому, худому, как скелет, человеку в цилиндре и села ему на плечо. Кожа человека была серой, как унылое осеннее небо, а глаза сияли черной бездной. Желтые полумесяцы длинных, загнутых ногтей были в засохшей грязи, и на каждом костлявом пальце сверкало по кольцу.

– Время пришло, – сказал незнакомец, хотя Мемфис не заметил, чтобы его губы шевелились.

Вдруг картинка изменилась. Мемфис стоял в длинном узком коридоре, оканчивающемся железной дверью, а на двери был нарисован символ: глаз, от которого расходились солнечные лучи, и под ним, как слеза, изогнутая молния. Раздался легкий шелест крыльев, его окружил густой туман, и мама позвала его: «О, мой сын, мой сын…»

Мемфис не знал, что его щеки мокры от слез. Тихо застонав во сне, он заворочался и погрузился в новый сон, где хорошенькие танцовщицы обмахивали его веерами из перьев, посылали воздушные поцелуи и наперебой твердили, что мир будет у его ног.

Все начиналось, как обычно, – сырой лес, туман и снег. Джеймс стоял на краю опушки в форме цвета хаки, угрюмый и очень бледный. Эви открыла рот, чтобы произнести его имя, но во сне она была немой, безголосой. Джеймс молча поманил ее за собой.

Лес постепенно редел, и они вышли к небольшому лагерю. Молодой парень с погонами сержанта начал выкрикивать какие-то приказы, и лес ожил – все потушили сигареты, побросали алюминиевые кружки с кофе, надели противогазы, заняли позиции и замерли в ожидании.

У них над головами клубились тяжелые, темные облака. И вдруг вспышки молний одна за другой пронзили сумрак – первая, вторая, третья! Кто-то оттащил ее в глубокую траншею, и, поскальзываясь на гладкой, утоптанной земле, среди ходов, похожих на гигантскую разросшуюся могилу, Эви спряталась от врага, которого не могла увидеть. Молчание было просто уничтожающим, будто вселенная перестала дышать, и Эви с каким-то странным, отстраненным восторгом наблюдала, как небо разорвала очередная вспышка ослепительного света. Ударная волна с небывалой силой впечатала ее в землю, как рука злобного великана.

В воздухе клубился дым, смешанный с хлопьями пепла. Спотыкаясь и падая, Эви на четвереньках выбралась из траншеи и рухнула на солдата, кости которого были размолоты, словно кто-то покрошил его, как печенье. Глаз не было, а рот раскрылся в дикой улыбке. Кровавые потеки покрывали его вмиг иссохшие, ввалившиеся щеки. Завопив, Эви бросилась вперед, на поляну, где бездыханные тела солдат были разбросаны, как сорванные и забытые полевые цветы. Деревья обуглились и почернели, превратившись в мертвые остовы. То тут, то там Эви видела тени солдат, сливавшиеся с густым туманом, но стоило только повернуть голову в их сторону, как все исчезало. Эви отчаянно звала Джеймса. И наконец на тропинке она увидела его, живого и невредимого! Она бросилась к брату, хотя он махал руками, пытаясь предупредить о чем-то. Джеймс повторял какие-то слова, но Эви не могла их услышать. Его глаза. Что-то начало происходить с его глазами. И вдруг его руки свело судорогой, а голова запрокинулась назад. Последовала еще одна яркая вспышка.

Эви проснулась вовремя и успела уткнуться в подушку, чтобы не разбудить весь дом воплями. Вентилятор у кровати работал на полную катушку, но она вся была в ледяном поту. Дрожащими руками нащупав выключатель ночника, Эви некоторое время моргала от света. Обнаружив, что находится в непривычном месте, она еще больше растерялась. Стало не хватать воздуха. Тогда она открыла окно и по ветхой пожарной лестнице выбралась на крышу, на прохладу и простор. Джерихо оказался прав: отсюда открывался великолепный вид. Манхэттен развернулся перед ней, как бархатная мантия чародея, усыпанная бриллиантовыми звездами. Даже в этот час по городу разносился шум поездов. Нью-Йорк оказался таким же неуемным и беспокойным, как она сама. На карнизе сидел голубь и, воркуя, клевал какие-то крошки.