Прямо перед ней был большой белый дом, над перестройкой которого она ломала голову не один вечер. Он выглядел покинутым в слишком ярком свете, и Виржини заранее предвкушала удовольствие от того, как она начнет возвращать его к жизни, придавать ему другой облик. Сколько подобных проектов она с энтузиазмом осуществила, имея к каждому особое отношение? Она так любила свою работу, что вначале и не думала опасаться позиции Пьера. Тем не менее, он постоянно старался, чтобы все говорили, будто это он является генератором идей и ведет надзор за всеми работами, в то время как носа не показывал на стройплощадку. Таким образом ему удавалось пожинать все лавры. Сначала Виржини полагала, что это вопрос ранга, поскольку он был руководителем. Затем она думала, что это неуместное самомнение влюбленного мужчины, не замечая того, что он просто не выносил соперничества с ней.

Прикрыв глаза, она наблюдала за заказчиком, а тот нерешительно повернулся к ней, понурив голову.

– Мне очень жаль, но сегодня я не могу принять решение,– объявил он в явном замешательстве.

– Вам что-то не нравится?

– Нет, не это... Знаете, я... Ну, как вам это сказать? Я слышал о вас не очень благоприятные отклики, вот.

Оторопев, она пристально посмотрела на него, затем поднялась и машинально отряхнула травинки со своей юбки. Она пыталась укротить охватившую ее холодную злобу.

– Понимаю. Думаю, вы говорили по телефону с Пьером Батайе? Что он вам наплел?

– Что он был вашим патроном и что считает вас некомпетентной. Господин Батайе посоветовал мне не доверять вашим чертежам, он сказал, что у вас страсть раздувать сметы, не называя сроков... Короче, чтобы ничего от вас не утаивать, он предупредил меня, что я забреду в густые дебри.

– Не объяснил ли он вам также, по какой причине ему понадобилось вылить на меня столько грязи? – бросила она зло.

Понимая, что абсолютно не права, теряя хладнокровие, Виржини резко повернулась и быстро вышла. Спорить не имело смысла, Пьер умел быть весьма убедительным, когда хотел того! Она и не думала, что Пьер мог разыскать ее здесь; без всякого сомнения, заказчик сам решил навести справки... В ее резюме, которое она имела глупость передать в его руки, фигурировали годы работы в архитектурной фирме Батайе. Теперь из-за этой оплошности Пьер знает, где она находится! Неужели ей придется поменять ремесло или переехать в другую страну, чтобы избавиться от него? Почему он преследует ее с такой ненавистью, о боги!

Задыхаясь от бешенства, Виржини дошла до своей машины. Она могла еще подождать своего клиента, могла извиниться за взрыв эмоций, постараться привести аргументы... Она глубоко вдохнула, чтобы успокоиться, но услышала, как хлопнула дверца, и машина тронулась в противоположном направлении.

Когда все стихло, Виржини повернулась к белому фасаду, чуть не плача. Зачем она сдалась без борьбы, полагая, что проиграла изначально? Ей так безнадежно нужны были деньги, а на горизонте нет никакого другого проекта. Пока она будет искать гипотетических клиентов, совсем окажется на мели. Покупка собственного дома была глупостью, но она поняла это слишком поздно. Она думала, что найдет себе убежище, а получилось, что ремонт нового жилья только втянул ее в финансовые трудности. Однако, переселяясь сюда, она была убеждена, что ей необходима крыша над головой, что ее скромные сбережения надо вложить в дело, а не растратить постепенно. Она не сомневалась, что найдет работу, и даже увлеклась мечтами о будущей перестройке, желая сделать из своей халупы игрушку, которую потом можно будет продать со значительной выгодой.

– Что за глупости, бедная старушка... Перретта и горшок молока!

Солнце скрылось за деревьями, и Виржини стало холодно. Сейчас, когда Пьеру известно, где она осела, хватит ли ему наглости заявиться к ней? Сто раз он требовал от нее последний ужин наедине, последнее объяснение, но она слишком хорошо знала этого мужчину, чтобы уступить ему. Из-за него она и так потеряла лучшие годы своей молодости и даже рассорилась с родителями. Они не могли понять любви своей дочери к такому человеку, как Пьер,– они считали его слишком старым для нее, и, кроме того, он заставлял ее работать, вместо того чтобы жениться. В конце концов, родители отдалились от Виржини. Она изредка звонила им, но сами они не звонили никогда. Два года назад, став пенсионерами, они переехали в Перпиньян, куда ни разу не приглашали ее. Должна ли она сообщить им, что рассталась с Пьером? Может быть, эта новость снова объединит семью?

– Нет, только не сейчас,– пробормотала она, садясь в машину.

Нет, она не поедет к ним просить о помощи: прежде чем предстать перед ними, она должна быть в мире с самой собой.

– А для этого мне нужна работа...

Вот уже в который раз ей придется все начинать с нуля. Искать клиентов, давать объявления в профессиональных журналах, обходить немногочисленные архитектурные агентства, существующие в этих краях. Пьеру, в конце концов, надоест, а может быть, он найдет другую женщину, на которую переключит свое внимание. Он ведь все еще очень привлекательный – излишне самоуверенный голубоглазый брюнет. Абсолютно такой же и Виктор Казаль! Этой их схожести оказалось вполне достаточно, чтобы у нее пропало всякое чувство симпатии к соседу. Что же касается клиентуры, то она была готова смириться с кем угодно, но в личной жизни она не хотела больше никого.

– Квартира, которую я снимал в Каоре, не казалась мне ни маленькой, ни скверной по сравнению с Роком, я ее просто-напросто не замечал... В то время я вообще ничего не замечал, кроме Анеке. Не спрашивай меня, где и как я работал, у меня об этом не осталось почти никаких воспоминаний! Я не знаю, до какой степени ты любил Лору, но сам я был влюблен без памяти. Действительно потерял голову и был счастлив. Когда я наезжал сюда, чтобы навестить вас с Максом, я осознавал, что бросил своих сыновей, не говоря о той головной боли, которую мне причиняла ваша мать, но мне даже мысль не приходила, что я виноват, я был слишком счастлив для этого!

К огромному удивлению Виктора, на отца нахлынула ностальгия, он даже вздыхал, оглядываясь вокруг. Они ужинали в гостиной, которую Виктор не использовал никогда. Убранство ее оставалось неизменным более тридцати лет: обои с крупными лилиями на королевском голубом фоне, занавеси из кремового бархата, мебель красного дерева...

– Бланш была живым упреком мне,– снова принялся говорить Марсьяль.– Худая, страшная... А что я мог сделать? Я бы с удовольствием взял вас с собой в Каор. Там мы с Анеке все время смеялись.

– Ты часто приезжал? – спросил с любопытством Виктор.– Я что-то не помню.

– Нет. Если правда, нечасто. А после рождения Нильса почти никогда.

Признание, видимо, давалось отцу нелегко, так как он пожал плечами с каким-то раздражением.

– Я оплачивал счета, которые с надутым видом давала мне Бланш, подписывал ваши дневники и торопился поскорее уехать. По пути я говорил себе, что она сделает вас несчастными, что это не жизнь для двух сорванцов, что она заперла вас в четырех стенах... Кроме того, это случилось по моей вине, но я успокаивал себя тем, что Бланш хорошая мать, что вы просто не можете чувствовать себя несчастными, когда здесь столько места, чтобы играть и приглашать приятелей... Ты ведь знаешь, я всегда обожал Рок, поэтому думал, что и вы тоже.