Из-за невероятной загруженности дорог мама долго и трудно ехала домой из Балтимора. Она появилась вся в слезах, но нам все-таки повезло. Дед оказался цел и невредим.

Когда впоследствии мы увиделись с бабушкой и дедушкой, было много разговоров – о планах на Рождество и Новый год. Но о Пентагоне и нью-йоркских башнях никто даже не упомянул. Отец, наоборот, рассказал мне о своем 11 сентября живо и подробно. Когда случилась атака на башни, он находился в штаб-квартире Береговой охраны. С тремя сослуживцами он покинул офис Оперативного управления и отыскал конференц-зал, где на большом экране можно было наблюдать за событиями. За ними туда же влетел молодой офицер, который на ходу выкрикнул: «Они только что бомбили Пентагон!» Заметив недоверчивую реакцию, он повторил еще раз: «Я серьезно – они только что бомбили Пентагон». Отец поспешил к окну во всю стену с видом на Потомак, где на противоположном берегу виднелось порядка двух пятых громадного здания Пентагона в клубящихся облаках густого черного дыма.

Чем больше отец предавался воспоминаниям, тем больше меня заинтриговывали эти слова: «Они только что бомбили Пентагон». Они! Кто же эти «они»?

Америка тут же поделила мир на «нас» и «них», и отныне каждый был либо за «нас», либо за «них», судя по известной фразе президента Буша, произнесенной им, пока на пепелище еще тлели обломки. Люди в соседних домах вывесили американский флаг, как бы стараясь показать, на чьей они стороне. Другие собирали красно-бело-синие картонные стаканчики и на каждом переходе у каждой автомагистрали между домом моей мамы и домом моего отца выкладывали из них фразы типа: «Сплотившись, мы выстоим. Помни!»

Я время от времени ездил пострелять в тир, и наряду со старыми мишенями – «бычий глаз» или плоский силуэт – там появились изображения мужчин в арабских головных уборах. В магазинах огнестрельное оружие, которое годами лежало за пыльным стеклом витрин, теперь повсеместно имело табличку «Продано». Американцы стояли в очередях, покупая сотовые телефоны, надеясь на своевременное предупреждение о новых атаках – или по крайней мере на возможность сказать «Прощай» из угнанного террористами самолета.

Почти сто тысяч шпионов вернулись на свои рабочие места в агентствах, как только узнали, что провалили свое первостепенное дело, а оно заключалось в том, чтобы защищать Америку. Подумайте, какое чувство вины они испытывали! Они, как и всякий тогда, испытывали гнев, но также они испытывали и чувство вины. Разбор их ошибок мог подождать – сейчас главным было искупить этот грех. Тем временем их боссы, пугая угрозой террористических атак, раскручивали кампанию по предоставлению гигантских бюджетов и чрезвычайных полномочий, дабы расширить комплексы вооружений и властвовать не только над воображением публики, но даже и тех, кто одобрил им эти бюджеты.

Двенадцатое сентября стало первым днем новой эры, которую Америка встретила в единодушном порыве, окрепнув за счет ожившего чувства патриотизма, доброй воли и сочувственной поддержки всего мира. Оглядываясь назад, думаю, что моя страна могла бы так много сделать, пользуясь этими возможностями. К терроризму можно относиться не как к теологическому явлению, за которое он себя выдает, а как к преступлению, чем он является на самом деле. Этот редчайший момент солидарности можно было использовать, чтобы укрепить демократические ценности и взрастить жизнестойкость в отныне взаимосвязанном глобальном общественном мнении.

Но вместо этого дело кончилось войной.

Величайшее сожаление всей моей жизни – моя безотчетная, безоговорочная поддержка данного решения. На меня напали, да! Но мое возмущение было «первым звоночком» процесса победы эмоций над рассудком. Я безоговорочно проглотил все утверждения, которые выдавались средствами массовой информации за правду. Я повторял их, словно мне за это платили. Я хотел быть освободителем. Хотел освободить угнетенных. Я принял мантру, сконструированную «для блага страны», которую в своем ошеломлении спутал с самим благом для страны. Мои индивидуальные политические взгляды, которые я выработал, как будто рухнули. Этос хакера, противника любой институциональности, который я впитал в Сети, а также аполитичный патриотизм, который унаследовал от родителей, одновременно испарились из системы моих взглядов. Я был перекован в готовое орудие мести. Самое острое унижение происходит от осознания того, как легко произошла эта трансформация и как податливо я ее принял.

Думаю, я хотел стать частью чего-то большего. До 11 сентября я колебался относительно армейской службы, потому что считал ее бесцельной, а то и просто скучной. Все знакомые, о ком я знал, что они были в армии, служили в мире после холодной войны – между падением Берлинской стены и атаками 2001 года. В этот промежуток, совпавший с моей юностью, у Америки не было врагов. Страна, в которой я вырос, была единственной глобальной супердержавой. Все казалось – по крайней мере мне и таким, как я, – процветающим и устойчивым. Не было нового фронтира, чтобы его отвоевывать, великих гражданских проблем, чтобы их решать, кроме тех, которые были онлайн. Атаки 11 сентября все изменили. И вот наконец появилось поле для битвы.

Мое решение тем не менее встревожило меня. Я думал, что больше пригожусь моей стране у терминала. Но нормальная работа в области информационных технологий казалась слишком комфортабельной и безопасной в мире асимметричного конфликта. Я думал, что буду походить на хакеров из кинофильмов или на ТВ – этакие сцены со стенами мигающих огней, предупреждающих о вирусах, когда ты преследуешь врагов и срываешь их коварные замыслы. К несчастью для меня, основные агентства, которые этим занимались – АНБ и ЦРУ, – пользовались списками требований по найму сотрудников, составленными полвека назад, и часто по традиции настаивали на дипломе об окончании колледжа. Получалось, что если техническая отрасль признавала мои документы об окончании Анн-Арандельского колледжа и квалификацию системного инженера Майкрософт (MCSE) подходящими, то правительство с этим не считалось. Чем больше я собирал материала в Сети, тем больше осознавал, что мир после 11 сентября был миром исключений. Агентства, особенно технического направления, разрастались так быстро, что иногда делались исключения для ветеранов военной службы. И вот тогда я решил поступить на службу в армию.

Вы можете подумать, что мое решение имело смысл или было неизбежностью, отвечало семейным традициям или характеру службы родных. Нет, все было не так. Записываясь в армию, я точно так же бунтовал против устоявшейся преемственности, как и подчинялся ей – потому что, поговорив с новобранцами из всех родов войск, я решил идти в армию, руководителей которой некоторые из моих родственников-пограничников традиционно считали полоумной «американской военщиной».

Когда я сообщил о своем решении маме, она плакала несколько дней. Я лучше знал, как стоит сообщить о своем выборе отцу, который уже достаточно ясно выразился во время гипотетической дискуссии, что я буду растрачивать там свой технический талант.

В день отъезда я написал ему письмо – от руки, а не на принтере. Я объяснил свое решение и подсунул конверт под переднюю дверь его квартиры. Оно заканчивалось словами, от которых меня до сих пор передергивает: «Прости, папа, – писал я, – но это жизненно необходимо для моего личностного роста».