– Мамочка решила смерить глубину озерца у озера ножкой.

– Твоя мамочка – бестолочь! – нервно отреагировала Дульсинея и поведала Аленке то, что мне даже в укороченном пересказе не очень понравилось. Частично. Озерцо считается бездонным и подпитывается исключительно ключами, бьющими откуда-то снизу. Сразу у берега дно резко обрывается вниз. Рыбы в озерце нет. Зато оно считается серебряным. По какой-то легенде, на дне много серебра. Валерий якобы даже сдавал воду на анализ, и результат исследования показал, что какой-то там процент серебра действительно присутствует. Будем считать, что я достаточно осеребрилась, нахлебавшись этой водички.

Укутавшись с головой в одеяло, я барыней сидела на стуле, тщетно пытаясь согреться. Долгожданное тепло почему-то никак не хотело разливаться по телу. Горячий чай, на который рассчитывала больше всего, был неприступен. Взять чашку в руки не могла – мешала дикая дрожь, а помочь оказалось некому. Аленка осушала следы моего мокрого дела, а Наташка отправилась развешивать вторую партию шмоток для просушки. Заполаскивать их я категорически запретила – серебро смоет. Ухитрившись все-таки отхлебнуть из чашки, подумала о своем катастрофическом невезении. За половину дня перебаламутила всех – и своих, и чужих.

– Здесь есть сауна! – громко возвестила вернувшаяся подруга. – И я ее затопила! Никогда бы не подумала, что баньку можно разместить в подвальном помещении. Слушай, там так цивильно! Кстати, свет зажигается не внизу, как я думала, а прямо отсюда. Выключатель с правой стороны кухонной двери. И зачем эти выкрутасы? Да-а-а! Слышала, как Наина Андреевна изгаляется? Оказывается, она доктор философии. В прошлом, конечно. Заумная говорильня до добра не доводит… Что-то ей резко полегчало, а? Не иначе как притворялась… или хороший уход.

Я вспомнила свое первое знакомство с этим доктором философии, и дрожь в теле усилилась. Нет, безусловно, тогда передо мной было безумное существо. И потом ее поведение за столом… Зачем ей притворяться то сумасшедшей старушкой, то… доктором философии в здравом уме?

Согрелась я только в сауне. Расслабившись, сидела в полном блаженстве, время от времени передергиваясь от «мурашек». Аленка с Натальей уже дважды выскакивали наружу, а я только-только начала доходить до кондиции.

– Значит, так, – раздался озабоченный голос Натальи. – Здесь есть душ, но зато нет горячей воды. В суматохе забыла затопить титан.

Я с пылу с жару не почувствовала, что вода холодная. Если и взвизгнула, то тихонько.

– Еще бы, – проворчала я. – Навизжалась уже…

– А ты вообще молчи. С тебя должно семь потов сойти. Они друг друга смоют. Последний аккуратненько из ладошки ополоснешь. Ленусик! Поможешь мамочке? Не дай Бог, под душем утонет.

Ленусик, высунув по-щенячьи язык, кивнула и выпала в дверь.

– Как хотите, я там больше не могу! В нашей русской баньке легче! – донесся из-за закрытой двери ее голос. – Папик в этом деле дока. Знал, что строить. Жалко, здесь бассейна нет.

– Обратись к мамочке! – проорала Наташка. – Она тебе покажет новые места, где можно скупнуться. Легко на них западает. – Подруга благоразумно замолчала, постояла немного и вылетела следом за Аленой. – Еще две минуты и вылезай! – требовательно заявила она снаружи. – Ябольше не могу находиться в этом пекле, а оставлять тебя одну – опасно. Кто тебя знает – вдруг ты из огня да в полымя… – Наташка опять примолкла, но ненадолго: – В общем, поняла, что я хотела сказать. Время пошло!..

На кухне Аленка хрумкала парниковым огурчиком из наших запасов, совмещая это дело с приготовлением импровизированного салата: интересная комбинация непонятно из чего, политая майонезом.

– Зря ты это затеяла, – пожалела ее Наташка. – Попили бы чайку с бутербродами или молочка…

– Молоко вдвойне смешней, если после огурца! – радостно откликнулась дочь. – Я его с младенчества не терплю. Аллергия… Зовите наших бабушек-старушек!

Звать их не пришлось. Они вошли сами. Вернее, вошла Дульсинея. Наина Андреевна оказывала достойное сопротивление – упиралась по мере сил. А они были неравные. Решительным рывком сиделка запустила ее, как ракету, в кухню, и Наина прямым попаданием угодила на предусмотрительно освобожденный Аленой стул. Я представила старушку на коленях у дочери и хихикнула.

– Это ее постоянное место, – пояснила Дульсинея.

Дамы переоделись в вечерний наряд. Обе были в легких ситцевых халатиках.

– О, салатик! – пропела сиделка. – Как замечательно! Салатик нам можно. Тогда мы не будем варить геркулесовую кашку. Сейчас только вскипятим молочка и попьем с чайком. – Она поправила воротничок халата у Наины и величественно пронесла себя к холодильнику.

Все невольно проводили ее взглядом. Только я не отрывала его от Наины. В глазах старушки сквозила дикая злоба. И еще – ее взгляд был вполне осмысленным. Тонкие губы слегка подергивались. Подозреваю, что она едва сдерживалась от ругательств в адрес своей опекунши. Философией здесь и не пахло. Заметив мое удивление, Наина мгновенно преобразилась – на лице молниеносно появилась улыбка, и оно просто засияло доброжелательностью.

Не зная, что и сказать, я ляпнула:

– Чудный вечер, не правда ли?

Наина усмехнулась, в упор посмотрела на меня, но ничего не ответила. Просто уставилась на салат.

У Дульсинеи было хорошее настроение. Она следила за молоком на плите и что-то мурлыкала себе под нос. Алена, шлепнув каждому по паре ложек кулинарного шедевра, первая принялась наворачивать его из своей тарелки. Наташка время от времени отрывалась от еды для более увлекательного занятия – безошибочно определяла составные части этого «микса». Я поймала себя на мысли, что все мы забыли о присутствии в доме Юльки.

– Может, проведать Юленьку? – не очень уверенно обратилась ко всем.

– Захочет, сама спустится. Просила же не беспокоить. Вот и не надо. – Тон Натальи возражений не допускал.

– Странно! – передернула плечами Дульсинея. – Даже меня видеть не захотела.

– Вас почему-то в особенности, – не стала церемониться Наташка. Поняв, что сказала лишнее, запнулась и попробовала вывернуться: – Я так поняла, жалеет она вас больше всех. Не хочет беспокоить.

– Еще бы ей меня не жалеть! – Гордыня так и перла из Дульсинеи. – Родную маму ей заменила. Когда Ниночка умерла, Юле всего три годика было. Я ее из Твери к себе и забрала. Так она меня мамой и звала. Саму Ниночку-то не помнила. А вот белое здание больницы почему-то осталось в ее памяти… – Дульсинея немного помолчала, черты лица у нее разгладились. Она на глазах помолодела. Мы сидели притихшие и слегка ошарашенные. Юлька ничего не говорила о родственных связях с Дульсинеей. – Маленькой такая хорошенькая была – беленькая, как куколка. Очень смешно чихала… Как котеночек… Я потом сто раз себя ругала за то, что отговаривала Нину рожать. Сердце больное, помощи ждать неоткуда. Папаша… Порядочный человек, но… не стоит об этом говорить. Только потом врач сказала, что Ниночка была обречена. Просто чудо, что она продержалась еще три года. Ну, а какое ж это чудо? Понимала, что ей обязательно надо жить ради Юленьки. И умерла-то ведь не от сердечной недостаточности. Страшно сказать – убили из-за денег. Пенсию она разносила… Я в тот момент второй раз замуж собиралась, так жених сразу сбежал. Не нужен ему был чужой ребенок. Вот с тех пор мы с Юленькой и вместе. Вырастила ее умницей. Школу она окончила, уехала учиться в пединститут в Тверь, а на выходные всегда возвращалась. Потом замуж вышла… – Евдокия Петровна посмотрела на нас, определяя, не надоел ли рассказ. Убедившись, что ее внимательно слушают все, кроме Наины – та демонстративно следила за мухой на столе, – улыбнулась и продолжила: – Валерий тоже очень хороший человек. Так любит Юленьку! Добрый, порядочный. И знает, чего хочет от жизни. У нас с ним прекрасные отношения. Правда, иногда считает, что вмешиваюсь не в свои дела. – Она добродушно засмеялась. – Нет бы, «спасибо» сказать! Да если бы не я…