И вдруг Джемаль заметил блеск в скале. Он вспыхнул на мгновение – и сразу погас, и ему стало ясно, что капитан сражен затаившимся в скале снайпером. В ту же минуту в руках бойцов загрохотало оружие, по скале велся огонь из пулемета, полетели гранаты. Со стороны скалы выстрелили пару раз, и все стихло. Джемаль надеялся, что снайпера заставили замолчать навечно. Никто бы не смог скрыться против такого огня.

Выждав время, они подползли к скале, бросили еще несколько гранат и, лишь уверившись в том, что опасность миновала, пошли вперед. За скалой лежало то, что еще совсем недавно было человеком. Он был разорван на части, с раздробленной и обгорелой головой, однако Джемаль понял, что это не Мемо. Изнутри его прорывался смех. Джемаль смутился. Он с трудом удержался от истерики. И подумал: «Вот гадство, нервы расшатались…»

Потом они нашли еще двоих, погибших во время ночной схватки. Мемо среди них тоже не было. Наверное, ему удалось сбежать. И раненые тоже могли спрятаться в горах. Джемаль думал: «Осел Мемо, тупица Мемо, лиса Мемо!» Выпрямившись во весь рост, он пересказал товарищам «Игры разума» и, изображая перипетии сюжета, наконец натужно расхохотался. Над долиной, где раньше не было слышно даже шепота, эхо далеко разнесло этот странный смех. Товарищи с изумлением смотрели на него.

Сержант подошел и влепил пощечину, потом еще и еще одну. У Джемаля уже слезы лились из глаз, а он все не мог остановиться и хохотал. Не сразу он сумел прийти в себя и замолчать…

Они потеряли капитана, Джемаль и Селахатдин были ранены в ноги. Срок их военной службы подошел к концу. Из-за того, что Джемаль совсем не использовал увольнительные, ему было разрешено демобилизоваться на 45 дней раньше. А Селахатдину придется сначала полежать в госпитале и только потом – домой. Так или иначе – эти безжалостные, наполненные страхом месяцы подошли к концу.

На следующей неделе, еще до того, как он попрощался с товарищами по погранзаставе, случилось нечто, расстрогавшее Джемаля до глубины души: то, чего он не забудет всю свою жизнь. На погранзаставу прибыл новый лейтенант: восторженный и неопытный командир. Ближе к вечеру, увидев идущего по направлению к заставе по горе человека, он без всякого колебания отдал приказ открыть огонь. Так поступил бы и погибший капитан, по-другому было нельзя. В спускающихся сумерках двигающийся в тени гор человек мог представлять опасность для заставы. Да и никто, кроме боевиков РПК, не бродил по этим горам. Прозвучали выстрелы. Силуэт человека опустился на землю.

Они пришли взглянуть на труп – и оказалось, что это был маленький ребенок. Бедняга пас здесь нескольких овец и коз. Как только Джемаль увидел изрешеченное пулями тело мальчика, сразу вспомнил пару смотрящих на него с благодарностью черных глаз в выселенной деревне. С напрасной надеждой будет ждать парализованный дед внука в избушке под саманной крышей. Который не вернется никогда.

«Я размягчаюсь», – подумал Джемаль. Может, оттого, что закончилась служба. А может, это было ликование по поводу спасения от пули Мемо. Смерть ребенка зачеркнула его радость, он почувствовал, как сильно забилось сердце.

Да, месяцы, проведенные в этих горах, ожесточали человека. Но и делали стойким к людским слабостям. Это все равно что надеть тесные ботинки и в течение первых дней мучиться и натереть ноги, но со временем привыкнуть к огрубевшим мозолям и не чувствовать ни боли, ни неудобства. Так и солдаты адаптировались к жестокой, грубой, суровой и бесчувственной жизни.

Садясь на рейс Стамбул – Измир, Профессор чувствовал себя человеком, подхваченным и унесенным течением бурной реки. «Меня понесло!» – крутилось в его голове, только теперь он осознавал, что вся его жизнь меняется. Происходящее было странным, и слово «понесло» являлось лучшей характеристикой этой ситуации. Он сидел один в комфортном кресле просторного бизнес-класса «Аэробуса 310». У услужливой стюардессы он попросил только стакан и лед и наполнил его купленным в аэропорту виски – рубинового цвета, с послевкусием легкого дымка, пахнущим как хорошо выдержанный коньяк. «Меня несет, – снова подумал он. – Однако не я такой один, всех заносит».

Профессор не мог мыслить как все нормальные люди, он думал так, словно писал книгу или надиктовывал секретарю текст – правильно построенными предложениями. Его приучила к этому необходимость на протяжении многих лет писать статьи, готовить тексты для конференций, планировать выступления на телевидении. Вот и сейчас он, как всегда, наводил в мыслях порядок. Так же, как он делал обычно, взяв маленькие карточки, он начал писать по порядку.

«Всех заносит, – строчил он. – Система восточных и исламских нравственных ценностей разрушена. Политика европеизации, попытка внедрения западных ценностей на практике приводят к потере ценностных ориентиров общества, лишенного корней… У общества без определенных правил, живущего одним днем, не может быть порядка. Мы переживаем период нигилизма; не только я и мое окружение, такое происходит повсеместно. Нет довольных своей жизнью; все желают жить лучше, но не знают, что нужно для этого делать. Объяснения нет, а следовательно, у общества нет ни мифологии, ни идеалов. Поэтому люди стараются спастись, оставаясь на берегу и хватаясь за нависающие ветви, чтобы не утонуть в водах реки, к берегу которой их прибило. Кто-то держится за ветвь ислама, кто-то – национализма, кто-то – курдскости, а кто-то погрузился в нигилизм».

Наливая еще один стакан, он сказал сам себе: «Парень, ты толкаешь речь! Это словоблудие, у тебя другая проблема. Признай свои страхи и расслабься!»

К нему подошла высокая, с изумительным, словно у горной газели, разрезом глаз бортпроводница и сказала, что, если он не против, капитан воздушного судна сочтет за честь принять его в кабине пилотов. Ему было не до этого, единственное, что ему хотелось, – остаться одному. Внутренний голос велел: «Откажись!», однако из уст вырвалось: «Хорошо!» Вместе со стюардессой они пошли в кабину пилотов. Летчики знали его по телевизионным программам и жаждали пообщаться.

Он с изумлением отметил, что кабина «Аэробуса 310» основательно оснащена электроникой. В рубку сквозь помехи поступали сообщения, понятные только пилотам, согласно которым те регулировали высоту и направление, не прерывая беседы. Профессор еще раз подумал о том, насколько же идет людям форма. Водители автобусов дальних рейсов тоже носили одежду, которая им шла, и солнцезащитные очки. Вот и пилоты «Аэробуса» выглядели с иголочки. У Профессора возник соблазн потянуть один из рычагов вниз и, нажимая на кнопки, координирующие полет, заставить самолет упасть. Он знал: если вывести «Аэробус» из-под контроля, вернуть его в прежнее состояние будет сложно, он скорее всего разобьется. Профессор задумался о том, что же заставляет человека двигаться прямо к смерти, невзирая на чувство страха перед ней. Это был очень сильный импульс. Гарсиа Лорка в своих стихах описал силу, которая подталкивает к смерти быка во время корриды. Находясь на вершине страха, люди бросаются вниз с Босфорского моста. Они испытывают необъяснимое внутреннее волнение, в последний раз поднявшись наверх…

Однако, как и следовало ожидать, Профессор, изучающий жизнь по книгам, не будучи человеком действия, вместо того, чтобы воплотить свои безумные мечты, с самым любезным и мирным видом перебросился с пилотами несколькими фразами о положении в стране – только и всего. Эти слова-клише обычно служат для того, чтобы связать друг с другом какие-нибудь две совершенно несовместимые глупости, от «Мы – не люди» до «Мы – бесподобная нация!». Профессор постарался побыстрее закруглиться, чтобы успеть перед посадкой опрокинуть еще стаканчик.