Держа чашку в одной руке, Дженнифер принялась листать книгу. Строчки плыли перед глазами, читать было тяжело, но тут из книги вдруг выпал какой-то листок. Дженнифер отложила книгу и, медленно развернув сложенный вчетверо листок, стала читать.

Любимая, я не успел сказать тебе все, что хотел, — вчера ты так быстро убежала… Я не хотел оттолкнуть тебя, поверь. Ты была так далека от истины, что мне даже больно думать об этом.

Если ты хочешь правды, то вот она: ты не первая замужняя женщина, с которой я занимался любовью. Ты знаешь, как я живу, и, если честно, такого рода отношения раньше меня вполне устраивали. Мне не хотелось настоящей близости, и когда мы с тобой познакомились, сначала я решил, что ты не станешь исключением.

Но потом ты пришла ко мне в номер в субботу, в том потрясающем платье, и попросила меня расстегнуть пуговицу. Стоило мне прикоснуться к твоей коже, как я сразу понял: если мы с тобой займемся любовью, это будет катастрофой для нас обоих. Моя милая девочка, ты даже не представляешь, что значит жить двойной жизнью, ведь ты такое искреннее, чудесное существо. Быть порядочным человеком очень приятно, даже если сейчас ты этого не понимаешь. Я не хочу нести ответственность за то, что ты потеряешь часть того, чем имеешь полное право гордиться.

А я в ту самую секунду, когда ты посмотрела мне в глаза, понял, что если сделаю то, чего ты хочешь, то я пропал. Я не смогу бросить тебя, не смогу поступить с тобой, как с другими, не смогу вежливо кивать Лоренсу, встречая тебя с ним в каком-нибудь ресторане. Я никогда не смогу смириться с тем, что ты не принадлежишь мне полностью, и здесь я уже больше не могу обманывать себя. Именно поэтому, любимая, я снова застегнул пуговицу на твоем платье. Именно поэтому я провел уже две бессонные ночи, ненавидя себя за единственный порядочный поступок за всю мою жизнь.

Прости меня,

Б.

Дженнифер села на кровати, смотря на ту строчку, которая все расставила по своим местам: «не смогу вежливо кивать Лоренсу».

Лоренсу.

Это может означать лишь одно: письмо адресовано ей.

Я не хочу тебя расстраивать, но мне очень стыдно из-за того, что произошло между нами.

Этого не должно было случиться. Если честно, думаю, что нам не стоит больше встречаться.

Мужчина (женатый) — женщине, по электронной почте

Энтони О’Хара проснулся в Браззавиле и посмотрел на медленно крутившиеся над его головой лопасти вентилятора. Сквозь жалюзи в комнату пробивался солнечный свет, и у Энтони мелькнула мысль: умру я на этот раз или все-таки нет? Голову словно зажали в тиски, виски пронзала острая боль, казалось, что вчера ночью кто-то от души отходил его по почкам. Язык прилип к нёбу, вкус во рту был отвратительный, к тому же его слегка подташнивало. Он почувствовал неумолимое приближение паники: в него стреляли? Или побили в беспорядках на улицах? Он закрыл глаза, ожидая услышать доносящиеся с улицы звуки: крики разносчиков еды, постоянные помехи в эфире радиоприемников, вокруг которых быстро собирались люди и, присев на корточки, пытались расслышать, где ожидается очередная волна беспорядков, — ничего. Это желтая лихорадка, и на этот раз она доконает его. Не успел он додумать эту мысль до конца, как вдруг понял, что знакомые звуки Конго пропали: никто не кричит из распахнутых настежь окон, из баров не раздается музыка, никто не запекает квангу в банановых листьях, не палит из ружей, не тараторит на лингала или суахили. Тишину нарушали лишь доносившиеся издалека крики чаек.

Нет, это не Конго. Франция. Он во Франции.

На долю секунды Энтони ощутил благодарность, а потом его накрыло волной боли. Врач предупреждал, что если он снова напьется, то ему будет еще хуже, отметил он про себя, из последних сил цепляясь за способность мыслить логически. Мистер Робертсон, наверное, будет польщен, когда узнает, насколько верным оказалось его предостережение.

Убедившись, что сможет принять вертикальное положение, не осрамившись, Энтони сел, свесил ноги с кровати и для начала подошел к окну, стараясь не обращать внимания на запах несвежего пота и пустые бутылки на столе, которые говорили о том, что предыдущая ночь была долгой. Энтони осторожно на дюйм отодвинул занавеску и посмотрел на сверкающий в солнечных лучах залив, окруженный бледно-золотистым сиянием. Красные крыши домиков на склонах холмов сделаны из черепицы, а не из ржавых листов металла, как у бунгало в Конго, их обитатели — здоровые, счастливые люди, прогуливающиеся по набережным, оживленно беседующие, идущие по своим делам, куда-то бегущие. Белые люди. Богатые люди.

От одного взгляда на эту идиллию Энтони вдруг зажмурился, его затошнило, он едва успел на подкашивающихся ногах добежать до ванной и согнуться пополам над унитазом. Его вырвало, потом еще раз. Ощущая себя самым несчастным человеком на свете, Энтони с трудом залез под душ, прислонился к стене и простоял минут двадцать под теплыми струями, надеясь, что вода смоет всю грязь с его тела и души.

«Ну же, возьми себя в руки».

Он оделся, заказал кофе в номер и, более или менее придя в себя, сел за стол. Часы показывали без четверти одиннадцать: надо срочно отослать статью, над которой он работал накануне. Энтони взглянул на испещренные сбивчивым почерком страницы, пытаясь припомнить окончание вчерашнего вечера. После нескольких попыток ему удалось кое-что вспомнить: они с Мариеттой стоят у входа в его отель, она подставляет ему губы для поцелуя. Он решительно отказывает ей, ругая себя за глупость. Девушка очень даже ничего, к тому же явно не против. Однако ему хотелось гордиться хотя бы чем-то, что он сделал в тот вечер.

Господи Иисусе! Он вспомнил хрупкую фигурку Дженнифер Стерлинг, которая с обиженным видом протягивала ему пиджак. Она невольно подслушала его глупую, крайне невежливую тираду обо всей их компании. Как там он ее обозвал? «Маленькая избалованная тай-тай… ни одной оригинальной мысли в голове». Энтони обессиленно прикрыл глаза и подумал, что в зоне военных действий работать куда проще и безопаснее — там тебе хотя бы понятно, кто свои, а кто чужие.

Принесли кофе. Энтони тяжело вздохнул, налил себе целую чашку, а потом снял трубку и усталым голосом попросил оператора соединить его с Лондоном.

Миссис Стерлинг!

Я настоящая свинья. Хотелось бы свалить все на переутомление или неадекватную реакцию на морепродукты, но боюсь, что всему виной сочетание алкоголя, который мне не стоило пить, и моей взрывной натуры, что совершенно неприемлемо в обществе. Вряд ли Вам удалось бы предъявить мне больше претензий, чем все те грехи, в которых я обвинял себя в последние несколько часов, когда немного протрезвел.

Позвольте мне принести Вам свои извинения. Возможно, Вы разрешите мне пригласить Вас и мистера Стерлинга на ланч до моего возвращения в Лондон. Буду очень рад, если Вы дадите мне возможность загладить вину.