Рёбра мои зажили, только поднывают к перемене погоды. Могу неплохо предсказывать дождь. И почти привык к тому, что старик. Почти. Иногда спросонья забываю и пытаюсь вскочить с кровати. Организм наказывает прострелом в спине и головокружением. Быстрый подъём по лестнице требует постоять и переждать, пока перестанет колотиться сердце. Надо быть осторожным с едой — желудок принимает не всё. Надо избегать крепкого чая, особенно на ночь — давление скачет, не уснуть. Организм требует внимания, как ушатанный автомобиль, где всё, что не на проволоке, то примотано изолентой, и никогда не знаешь, что отвалится на следующей кочке. Но больше всего меня бесят зеркала. Так и не смог привыкнуть, что оттуда на меня смотрит какой-то мерзкий, старый, заросший седой бородой хрен. Избегаю зеркал, как вампир. Иной раз окинешь задумчивым взором приятные линии наклонившейся над плитой Анахиты, поболтаешь с ней, поулыбаешься, а потом хренак — зеркало. Как с разбегу об стенку — ну куда ты смотришь, старый хер? Мало ли, у кого фигура, это теперь не твоя забота. Сиди, вон, на солнышке, кряхти да попукивай.

Нагма окончательно вжилась в роль моей внучки. Когда мать ей напоминает, что это технически не совсем так, девочка на минуту озадачивается, но тут же забывает. «Дедушка Док», и всё тут. Я не возражаю, мне даже чем-то приятно. Маленькая непоседливая таблетка от одиночества.

Читает она уже неплохо, но за отсутствием книг единственным источником письменного слова остаюсь я. Девочка из горного села живёт бурной интересной жизнью, которая абзац за абзацем разворачивается на доске для маркера. Нагма требует новых и новых подробностей, мне приходится напрягать скрипящие, отравленные токсинами распада, старческие мозги. Может быть, эта активность слегка отдалит момент тесного объятия с Альцгеймером и этим, ну как его, ну, вторым… Вот, уже не помню. Ах, да, Паркинсон. «Здравствуй, Дедушка Склероз, ты подарки нам принёс? Здравствуй, Дедушка Маразм, мне бы твой энтузиазм…»

При первых признаках возрастной деменции шагну с южной стены. Она удачно расположена над пропастью, лететь далеко и весело. Вид, опять же, красивый, особенно на закате. Мы с Нагмой там частенько сидим, свесив ноги, и рисуем пейзажи. Она однажды уронила в пропасть сандалию, расстроилась, запустила вслед вторую. Теперь бегает в кедиках, отчего стала резвее, но тише.

Всегда гнал от себя мысли о детях. «Зачем тащить новую жизнь в этот мир, полный страданий?» «Ну какой из тебя отец, посмотри на себя?» «Что ты можешь дать ребёнку, великовозрастный обалдуй?» «Себя-то не воспитал, куда тебе детей воспитывать?» «Зачем тебе эти проблемы, если итогом станет неизбежное: «Я тебя ненавижу!» «Людей на свете и так больше, чем надо». И прочий «зелен виноград». Своих детей у нас быть не могло, а к идее усыновления жена относилась весьма прохладно. Она была слишком недоверчива к миру, включая меня. И мы с миром в конце концов оправдали её худшие ожидания.

А теперь сижу, смотрю на Нагму, которая сопит, ёрзает, морщит испачканный карандашным графитом нос, и пытаюсь понять, что за странное чувство испытываю к совершенно чужому ребёнку. Что за пропущенный при изучении анатомии орган сжимается внутри?

Это сенильность, или я в свой жизни упустил что-то важное?

Зато мы умеем рисовать вместе. Когда Нагма водит моей рукой, а я — её, становимся одним целым. Два полхудожника в одном. Пастель, цветные карандаши, акварель. Пейзажи, спасибо Нагме, уже выходят недурно. С портретами — по-разному. Модели у нас две — Алиана и Берана. Анахита отмахивается — «много дел». Калидия — «просто не хочу». Слишком свежи воспоминания, как я чуть не нарисовал вместо неё мальчика. Алька терпит из вежливости и некоторого остаточного пиетета ко мне как бывшему командиру. А вот Берана может стоять или сидеть часами, не испытывая от этого ни малейшего неудобства. Её портреты карандашом, пастелью и акварелью уже составляют приличную стопку. Была смутная надежда, что удастся создать референс, который выдернет затычку из её головы — но нет. Иногда кажется, что вот-вот… Но нет.

Мироздание устало от моих фокусов. Никакого от меня теперь проку.

* * *

Месяц условной безмятежности закончился так же внезапно, как лето. Похолодало, полили дожди, мы с Нагмой бросили рисовать пейзажи, потому что они выходят слишком мрачными. Мои суставы ноют от сырости, моё давление меняется в противофазе к атмосферному, и каждый скачок — как дубиной по башке.

А потом пришёл Абдулбаки и сказал, что пастух видел в горах Хайруллу. И тот был не один.

— С ним были люди, как ты, и люди не как ты, и люди, которые не как люди, — сообщил старейшина, с интересом ожидая моей реакции.

Я молча кивнул и вручил ему приберегаемый для особого повода подарок — огромный чугунный казан для плова. Его принесла Берана, я бы такую чугуняку не поднял. Абдулбаки тоже не стал пробовать, поручив такелажно-погрузочные работы погонщикам.

— Хайрулла хитрый, — сказал старейшина. — И сильно на тебя злой.

Можно подумать, я не догадался.

— Мы скажем тебе, если увидим его. Но он хорошо знает горы, тропы и пещеры, а мы уже отгоняем отары с дальних пастбищ. Скоро совсем холодно станет. Когда пастухов в горах нет, можно армию провести, и никто не увидит.

Я молча кивнул, принимая к сведению.

— Если нападать, то сейчас, — добавил Абдулбаки. — Потом снег закроет перевалы. Зима в этом году ранняя…

Традиции формируются быстро, и вечерний чай в гостиной — уже традиция. Стремительная местная осень принесла с собой холод, ночами по ощущению не выше плюс пяти, да ещё и промозглая сырость, а здесь самое тёплое место замка. В подвале большая угольная печь, от которой под полами и в стенах идут воздушные тепловые каналы, но в комнате моим старым костям тепло разве что под двумя одеялами. Гостиная ближе всего к печке, тут почти жарко. Угля в подвале много, хватит перезимовать, но доживём ли мы до зимы?

Калидия считает, что нет.

— Им нужна я, — заявляет девушка. — Пока я жива, жив дом Креона.

— А как же мы? — пискнула расстроенно Алиана.

— Вас просто убьют. На всякий случай.

— Дедушка Док, мне страшно! — прижалась ко мне Нагма.

— Возьми шоколадку, помогает, — посоветовал я ребёнку. — Эндорфины и всё такое.

Мы теперь не обязаны придерживаться аборигенной диеты, на складе куча продуктов в вакуумной упаковке, в том числе сладости. Это скрашивает