Я вообще не терплю мужчин-сплетников, – продолжала она. – Согласно моему опыту, а он у меня богатейший, они все гомики. Откровенно говоря, когда Джентри только-только проделал свое па, входя в гостиную, я сразу его определила и не могла понять, что, во имя всего святого, могла получать от него бедняжка Селина. Ты знаешь, кого он мне напомнил, Эви?

– Нет, а кого?

– Злодея в той твоей истории, которая была так пикантна, что ее пришлось опубликовать во Франции.

– «Дело о фамильных драгоценностях»?

– Вот-вот. Такая прелесть! Но, конечно, не тот роман, который Эви имела хоть малейший шанс издать в нашей тускло-затхлой дыре. Действие, насколько помню, происходит в Портофино.

– Правильно, – сказала писательница. – Антуражем мне послужили…

– По-моему, сейчас мой черед, цыпочка, – сердито одернула ее Кора Резерфорд, не стерпев, чтобы ее заслонила даже авторша упомянутого романа. – Компания английских аристократов развлекалась на вилле у моря. А жутко изобретательный ход заключался в том, что преступление было раскрыто еще до того, как хоть кто-то из них понял, что оно произошло. Старая леди… леди… леди Белтем, верно? – у которой гостила эта компания, оставила бесценную фамильную драгоценность лежать на столике в будуаре, просто напрашиваясь, чтобы ее украли, – тяжелый фермуар из многих жемчужных нитей, ну, вы знаете, вроде тех, которые всегда носит королева Мария. Кроме того, она раздобыла себе нового с иголочки nombre,[7]достаточно молодого, чтобы годиться ей в сыновья или, точнее, во внуки. В романе он называется просто Мальчик, и всем, кроме мадам Белтем, очевидно, что он пиявка из пиявок. И тем более что его манеры и повадки не оставляют сомнения, что он, ну, вы понимаете, таковский? То есть уранового толка, как забавно называла это компания Оскара Уайльда. Ну и разумеется, по их единодушному мнению, он крутит с ополоумевшей старой хрычовкой единственно потому, что ему не терпится наложить свои жадные грязные лапки на жемчужный фермуар.

– Право же, мисс Резер… – начал старший инспектор в тщетной попытке направить поток в нужное русло.

– И вот тут ее племянник – племянник леди Белтем и наследник фамильного сокровища – нанимает частного сыщика и представляет его тетке как школьного друга, чтобы внедрить его в общество. Я говорю «его», так как против обыкновения этот сыщик не Алекса Бэддели, а загадочный юноша – Элиас Линдстром, по-моему, его зовут, который, как нам дается понять, тоже принадлежит к урановому толку.

Ну, как-то утром все нежатся на пляже, и тут из дверей виллы появляется Мальчик, раздевается под взором своей кудахтающей содержательницы и входит в океан, облаченный в великолепные обтягивающие фигуру купальные трусы. И в этот момент Линдстром понимает, что Мальчик только что стащил фермуар. Соль в том, что он – Линдстром – хочу я сказать – уже немножко поиграл с Мальчиком в спальне, исключительно дела ради, вы понимаете, и когда он вдруг видит очень даже внушительную выпуклость в трусах – выпуклость, ничем не схожую с тем, что он… полагаю, я могу обойтись без подробностей? – он понимает, что в них есть что-то еще, кроме фамильных драгоценностей. Так что, когда Мальчик выходит из океана, сыщик тут же сдергивает с него трусы до щиколоток – и из них вываливается жемчужный фермуар!

Но вернемся ко вчерашнему вечеру… да-да, Трабшо, я не отвлекаюсь… вернемся ко вчерашнему вечеру. Джентри тотчас напомнил мне этого юного сального прохиндея, и, честно говоря, я просто не могла понять, что прячет его интерес к Селине, не говоря уж о ее к нему. Но когда я разоблачила сказочку про Мольнара, я поняла, что обрела врага на всю жизнь. Однако я никак не предполагала, насколько быстро он ринется атаковать. Для некоторых людей, знаете ли, кровь врага подобна редкому марочному вину. Ее надо посмаковать, покатать на языке – ну, дурацкое квохтанье над вином и прочее. Но только не Джентри. Он тут же нацелился на горло.

– Что он сказал? – осведомился Трабшо.

– Первое, что он сказал… то есть инсинуировал… первое, что он инсинуировал, было будто я профессионально выхожу в тираж из-за… из-за…

Тут, как прежде священник, актриса внезапно точно лишилась дара речи, что для нее было отнюдь не типично. Вопреки всему ее вызывающему виду, самообладанию разглашать публично то, что даже для нее было несъедобной правдой, явно оказалось не так просто, как она ожидала.

– Ну хорошо, – наконец вздохнула она, – вообще-то ерунда. Он инсинуировал, что я выхожу в тираж из-за моей возрастающей и, так он дал понять, парализующей зависимости от… от некоторых субстанций.

– Наркотиков?

– Кокаин, если уж вам надо знать.

Исполненная ужасом тишина, которой было встречено последнее заявление, объяснялась не столько открытием, что Кора Резерфорд, оказывается, наркоманка – как уже намекнула Эвадна Маунт, такие слухи ходили много лет, – сколько вызывающей невозмутимостью, с какой она признала эту подробность своей жизни.

– Соответствовали его инсинуации фактам?

– На это, старший инспектор, я отвечу да, нети решительно нет.

– Объясните, милая дама.

– Да, я пользуюсь кокаином. Нет, парализующей зависимости у меня от него нет. И решительное «нет», будто профессионально я выхожу в тираж. Я только завершила десятинедельные гастроли в «Хеймаркте», играя Гиневру в «Шутке» Сэма Бенелли, драматурга, чьи пьесы, это разумеется само собой, будут ставиться до тех пор, пока будут существовать театры, чтобы их ставить. В настоящий момент я веду переговоры с Хичем… Хич. Альфред Хичкок. Знаменитый кинорежиссер. Нет? Вы правда никогда о нем не слышали?? Никто из вас??? Силы небесные! Ну, как бы то ни было, я веду переговоры с Хичем о том, чтобы сыграть Алексу Бэддели в фильме по роману Эвадны «Смерть в мертвом сезоне». Для меня, разумеется, роль характерная, бытовой юмор…

– Мисс Резерфорд, Реймонд Джентри реально угрожал разоблачить ваш… вашу…

– Мое пристрастие?

– Да, ваше пристрастие. Он грозил написать об этом в «Тромбоне»?

– Нет, не на словах. Так же, как и в самой статье, будь у него время и удобный случай ее написать, он обошелся бы без слов, если вы меня понимаете. Но было более чем очевидно, что он задумал. Перечеркнув историю про Мольнара, я выставила его ослом на глазах у Селины, и он вознамерился отомстить.

Нет, он не посмел бы употребить слово «кокаин» в печати – это было бы подсудно, так как доказать он ничего бы не смог, однако все его читатели знают зашифрованный язык «Тромбона» и отлично поняли бы, что он имеет в виду.

– Тем не менее, – сказал старший инспектор, – если слухи о вашей зависимости циркулировали уже много лет, как мы узнали от мисс Маунт, так, конечно же, опубликованные «Тромбоном» зашифрованные намеки, как вы их назвали, особой разницы не составили бы?

– Казалось бы, так, верно? Однако на деле все по-другому. Подумайте о том, как мы все говорим о наших ближайших друзьях у них за спиной, о беспощадности, с которой мы анатомируем их пошлые мелочные грешки, – точно так же, как они говорят о нас в нашем отсутствии, когда мы не можем себя защитить. Так вот: одно дело знать, что про нас сплетничают, и совсем другое, если нам эти сплетни передают. Ну и со слухами то же самое. До тех пор, пока они «циркулируют», как вы выразились, заметного вреда они причинить не могут – слишком уж много сплетен циркулирует, как правдивых, так и лживых. Но когда они попадают в печать, пусть и называются «слухами», когда превращаются в газетную новость, вот тогда они становятся опасными.