Марына была в ярости оттого, что семья Богдана не считала ее достойной партией. Из-за того, что она вдова? Но не могли же они знать о том, что Генрих не имел права жениться на ней или что он еще не умер; когда его здоровье пошатнулось, он решил вернуться в Пруссию и пообещал (она надеялась, что искренне) больше никогда не вмешиваться в ее жизнь. Тогда, может, из-за того, что у нее ребенок? Но неужели у них хватило бы низости предположить, что покойный пан Заленжовский, ее муж, не был отцом Петра? Да нет же, был! Скорее всего, причина в том, что Игнаци осуждал страстное увлечение театром, которое его младший брат пронес через всю свою жизнь. Польщенная тем, что вдовствующая графиня Дембовска не разделяла семейного презрения к актрисам, Марына все же знала, что пока ее не признает старший брат, ее не признают и все остальные. Она полагала, что старая аристократка имеет некоторое влияние на Игнаци, но, возможно, на самом деле и не имеет или не желает им воспользоваться, так что Марына никогда больше ее не видела. Всякий раз, когда бабушка вызывала Богдана для ежегодного визита, у Марыны был самый разгар сезона в Варшаве или гастроли.

Они так и не признали ее. В конце концов она завоевала любовь незамужней сестры Богдана Изабелы, но неприязнь Игнаци с годами только росла, и Богдан разорвал всякие отношения с братом. Из гордости он даже хотел вычесть из своего дохода от различных семейных имений ту долю, которая причиталась от поместья, управляемого Игнаци. Но сейчас у Богдана не оставалось другого выхода, кроме как попросить о надлежащем ассигновании этой суммы. Он написал Игнаци, объясняя причину своего предстоящего приезда. Он упомянул о некоем капиталовложении. Превосходном капиталовложении. А у бабушки попросил разрешения нанести незапланированный визит. Марына сказала, что ей тоже хотелось бы с ней попрощаться.

Едва приехав и расположившись на постоялом дворе, Богдан и Марына взяли экипаж и отправились в помещичью усадьбу. Дворецкий сказал Богдану, что граф примет его через час у себя в кабинете и что графиня-вдова находится в библиотеке.

Она сидела в высоком, глубоком кресле, обвязанная множеством платков, и читала.

— Приехал, — сказала она Богдану. На ней был белый кружевной чепец, и на морщинистом, бугристом лице виднелись пятна румян. — Уж не знаю, рано ты или поздно. Наверное, поздно.

Богдан пробормотал:

— Я не думал, что…

— Впрочем, не слишком поздно.

Рядом с ней на низком столике стоял высокий бокал с чем-то белым и густым. Марына не могла понять, что это, пока ей с Богданом тоже не принесли по бокалу: то было разогретое пиво со сливками и кусочками мелко порезанного белого сыра.

— A votre santé, mes chers[24], — прошамкала старуха и поднесла бокал к запавшему рту. Потом, взглянув на Марыну, нахмурила брови.

— Вы в трауре?

— Мой брат… — и, вспомнив о склонности графини-вдовы к резким заявлениям, Марына прибавила: — Любимый брат.

— И сколько ему было лет? Наверное, он был очень молод.

— Нет, сорок восемь.

— Молодой!

— Мы знали, что Стефан тяжело болен и уже вряд ли поправится, но к этому никогда нельзя подготовиться…

— Ни к чему нельзя подготовиться. Ah oui[25]. Но смерть одного человека — это всегда избавление для другого. Вопреки расхожим суждениям, la vie est longue. Figurez-vous[26], я говорю не о себе. Она слишком длинна даже для тех, кого нельзя назвать долгожителем. Alors, mes enfants[27], — она смотрела только на Богдана, — вот что я должна вам сказать: мне нравится ваша безумная затея, çela vous convient[28]. Но позвольте спросить, зачем вам все это?

— Есть много причин, — ответил Богдан.

— Да, много, — подтвердила Марына.

— Я подозреваю, слишком много. Что ж, действительную причину вы узнаете sur la route[29]. — Внезапно она уронила голову на грудь, словно бы уснув или…

— Богдан, — прошептала Марына.

— Да! — Старуха раскрыла глаза. — Долголетие ничего не значит для людей, которые быстро расходуют восторг или мечты, когда впереди еще столько лет. Но начать все сначала — это другое дело. Это большая редкость. Если только, как обычно случается, вы не превратите новую жизнь в старую.

— Думаю, — сказал Богдан, — это маловероятно.

— А ты так и не поумнел, — сказала бабушка. — Какие книги ты сейчас читаешь?

— Практические, — ответил Богдан, — по животноводству, виноградарству, плотничьему делу, земледелию…

— Прискорбно.

— Он читает со мной поэзию, — вставила Марына. — Мы вместе читаем Шекспира.

— Не защищайте его. Он — глупец. Вы и сами не так уж умны, по крайней мере, не были умной, когда мы встречались шесть лет назад, но теперь вы даже умнее, чем он.

Богдан наклонился и нежно поцеловал бабушку в щеку. Она подняла крошечную, искривленную артритом руку и погладила его по затылку.

— Он — единственный, кого я люблю, — сказала она Марыне.

— Я знаю. А вы — единственная, кого ему больно покидать.

— Вздор!

— Bonne-maman[30]! — вскрикнул Богдан.

— Pas de sentiment, je te le défends. Alors, mes chers imbéciles[31], пора вам отправляться. Мы больше не увидимся.

— Но я еще вернусь!

— А я нет, — разжав правую руку, она посмотрела на ладонь, затем медленно ее подняла. — Благословляю вас как атеистка, дети мои.

Марына склонила голову.

— Bis! Bis![32]— весело воскликнула старая дама. — И один маленький совет, если позволите. Никогда ничего не делайте в порыве отчаяния. И, écoutez-moi bien[33], не придумывайте слишком много оправданий для своих решений!

«Всем интересно, почему мы уезжаем, — говорила себе Марына. — Ну и пусть. Пускай себе сочиняют. Обо мне ведь всегда рассказывают небылицы. Значит, я тоже могу лгать. И не обязана никому ничего объяснять».