— Квинси Артур Джон Абрахам Харкер! — Огромным усилием воли Мина сдерживала бурлящие внутри чувства. — Джонатан по-прежнему твой отец и все так же сильно тебя любит.

— Почему тогда он ничем этого не показывает?

— Ты пока еще слишком молод и наивен, чтобы понять: он доказывает свою любовь каждый день. Я знаю его подлинные чувства, и все, что он делает, делает не просто так. На кону стоит нечто большее, чем твои эгоистичные желания. Я не могу одобрить твой выбор, Квинси. Ты должен верить, что мы действуем в твоих лучших интересах.

Сердце Квинси обливалось кровью. Он всегда был близок с матерью, только ей мог открыть сокровенные надежды и мечты, только от нее получал поддержку. Теперь же она пыталась задавить эти мечты — точно как отец. Видимо, кое-что в этом доме все-таки изменилось. Он всегда подозревал, что у родителей много тайн, которыми они предпочитают с ним не делиться. Впрочем, теперь это уже не имело значения.

— Ego sum qui sum. Я тот, кто я есть — и для меня настало время быть собой.

На глаза Мины навернулись слезы, в выражении ее исказившегося лица читался иррациональный страх.

— Квинси, прошу, не делай этого.

Часы пробили одиннадцать.

— Мне надо успеть на поезд. Жить я буду в Лондоне. И больше тебя не побеспокою.

Избегая ее взгляда, Квинси повернулся и ушел — впервые в жизни не поцеловав мать на прощание.

Над типичной, но довольно запыленной английской гостиной нависла мрачной тенью долговязая фигура графа Дракулы, облаченного в поношенный смокинг и черный плащ с красной подкладкой. Темные глаза графа неприветливо смотрели из-под насупленного лба. Постепенно свирепая мина сменилась зловещей улыбкой, и ее обладатель с сочным славянским акцентом произнес:

— Профессор, не могли бы вы повторить, что вы сейчас сказали?

Пожилой мужчина вздохнул.

— Я сказал: «Граф, знаете ли вы, какое лечение я прописал нашей приболевшей мисс Вестенра?»

— Все, что касается моей дорогой Люси, представляет для меня первостепенный интерес, профессор.

Профессор ван Хелсинг извлек из пиджака увесистый деревянный крест и выставил его перед собой. Дракула зашипел и попятился. Запахиваясь в накидку, он наступил на ее угол и рухнул на пол, обрушив столик с лампой. С хлопком в комнату хлынул дым, напугав обоих мужчин.

Граф зашелся кашлем:

— Значит, вы… вы и тот юрист… Джонатан Харкер… поняли, в чем суть… вы поняли, профессор Ван… Хелсток…

Ван Хелсинг закатил глаза.

Граф Дракула продолжал:

— Тогда вам самое время оставить эти берега и вернуться… — он замялся, не находя нужных слов, — в вашу страну, где все ходят в деревянных башмаках.

— Мое имя ван Хелсинг! — завопил его собеседник. — И неужто так трудно запомнить, что моя родина называется Голландией, идиот?

— Ах ты наглец, дерьмо мушиное! — заорал в ответ граф Дракула, уже без всякого намека на акцент. — Да ты хоть понимаешь, какую бездну актерского таланта имеешь счастье лицезреть в эту минуту?

— Кого я сейчас вижу, так это бездарного пьянчугу, который не в состоянии толком выучить даже своих слов, чтоб им пусто было.

Взбешенный граф обернулся к рампе.

— Стокер! Немедленно уволь этого болвана!

Ван Хелсинг схватил плащ Дракулы и натянул ему на голову. Граф, не оставшись в долгу, вцепился ван Хелсингу в воротник. Мужчины боролись, пока Дракулу не сразил новый приступ кашля.

— Да я клык проглотил! — Сорвав с себя плащ, он поддел противника точным ударом правой. Из носа ван Хелсинга брызнула кровь.

В слепом бешенстве, по-бычьи опустив голову, старик ринулся на графа Дракулу.

— Куда прешь, недоумок! Ты же мне кровью весь костюм перепачкаешь!

В глубине зрительного зала, не замечая роскошного интерьера театра «Лицей», разочарованно качал головой Квинси Харкер. Так, значит, этот тип в дешевом плаще фокусника, бестолково расхаживающий по сцене — великий американский актер Джон Бэрримор? И если уж говорить о приличиях, то он ожидал более достойного поведения от человека, игравшего ван Хелсинга, — Тома Рейнольдса, которого Квинси видел в одной из постановок «Мадам без предрассудков» Викторьена Сарду. Сейчас, обезумев от боли, мистер Рейнольдс позабыл о всяком уважении к собратьям по ремеслу и лихо обменивался затрещинами с Бэрримором, уже едва стоящим на ногах.

Даже наблюдать за этим зрелищем было неприятно. Театр — не боксерский ринг. Существуют определенные приличия, и придерживаться их обязан каждый. Столь неподобающим поведением актеры лишь подкрепляют дурную репутацию, которой пользуются в обществе. Однако даже теперь юноша не сомневался, что сделал правильный выбор, последовав совету Басараба. Элегантность и профессионализм румынского артиста стали для Квинси образцом. Впрочем, сейчас его тревожил не только прискорбный балаган, творившийся на сцене.

На переднем ряду сидел Брэм Стокер, дородный пожилой ирландец с седовато-рыжими волосами и бородой. Он энергично застучал тростью по полу, крича:

— Джентльмены! Ну, вы же профессионалы!

Мужчина помоложе, сидевший рядом с ним, бросился на сцену разнимать дерущихся.

— Прекратите! Вы ведете себя как дети!

— Это он начал! — фыркнул Рейнольдс, прикрывая окровавленными руками нос.

Бэрримор с трудом удерживал равновесие.

— Мистер Стокер, я не потерплю неподчинения со стороны этого туполобого осла! Я требую, чтобы его немедленно сняли с пьесы.

— Мистер Бэрримор, прошу вас, проявите благоразумие.

— При чем тут благоразумие? Это вопрос чести.

— Давайте не будем забывать, что за финансовую часть отвечаю я! — воскликнул Гамильтон Дин. — И кого увольнять, решаю я. Смена актерского состава выльется в ненужные расходы, мистер Рейнольдс.

— Что ж, мистер Дин, ставьте свой убогий хлам и дальше — но уже без звезды!

С этими словами Бэрримор сошел со сцены.

Стокер, опираясь на трость, поднялся с места.

— Я привез вас сюда из Америки, памятуя о заслугах вашего отца, да упокоит Господь его измученную душу. Его актерский дебют состоялся на этой самой сцене. Не делайте из пьесы глупую комедию, в каких вы привыкли играть. У вас есть все задатки, чтобы стать великим драматическим актером — здесь, в Лондоне. Вы можете затмить даже Генри Ирвинга… только он по крайней мере поддался демонам алкоголя и погубил себя уже после того, как обеспечил себе славу. Вы же рискуете уничтожить себя даже раньше, чем публика успеет разглядеть ваш настоящий потенциал.

— Так вы уволите этого дурня или нет?

— Разумеется, не уволю. Мистер Рейнольдс ангажируется в театральной компании «Лицей» уже тридцать с лишним лет и верен ей.