— Теперь я поняла, за что ты полюбила этого туриста.

Мамуля счастлива — и слава богу. Ну, кормила пятерых, прокормит и шестого. Юра ел мало и, когда на стол подавалась картошка в мундире, расцветал от счастья. Одевать его и вовсе не надо. В чем пришел — в том и ходит. Никаких с ним хлопот. На мальчишек тоже никак не реагирует. И в этом есть свой плюс — если бы реагировал, сбежал бы на второй день. Как некогда сбежал их папаня. И полный дом народу по вечерам не раздражал Катю. У нее был собственный чуланчик, где она спала на узенькой кроватке, подогнув ноги. Над изголовьем висела лампа, так что и читать можно было, не вставая с кровати. А напротив кровати откидная доска, которая служила столиком, если возникала необходимость. В остальное время в поднятом состоянии она совсем не мешала. Так что Катя вполне была довольна жизнью. А заполучив Сашу, поняла, что жизнь — это праздник, который всегда с тобой… И хотя эту замечательную фразу она придумала не сама, а вычитала у Хемингуэя, в конце концов привыкла к ней как к родной. Потому что Саша был ее собственным праздником. А жизни без Саши она уже себе не представляла…

Машина подъехала к самому дому. Во всех окнах их квартиры на третьем этаже горел свет. Братья, конечно, не спят, да и уроки вряд ли выучены. Из открытой форточки слышался голос Юры — он разливался соловьем, и Катя подумала: хорошо бы ему предложить петь в переходе метро. Говорят, там люди хорошо зарабатывают. Пора его уже выпускать в люди, чтобы польза какая-то была не только маме, но и всей семье… Катя зашла в подъезд и тяжело вздохнула — опять лампочка перегорела, только на прошлой неделе новую ввернули… Подошла в потемках к лифту и нажала на кнопку. И только занесла одну ногу в лифт, как сзади что-то тяжелое и большое навалилось на нее с такой силой, что она влетела в лифт и ударилась лицом об стенку. Девушка не успела ничего сообразить, как чья-то рука, возникшая из-за спины, зажала ей рот, обжигающая волна страха окатила ее. А кто-то уже рывком развернул ее, и, увидев перед собой перекошенное лицо с полубезумными вытаращенными глазами, Катя потеряла голову от ужаса. Она забилась в его руках, но он легко справился с ней и, удовлетворив свою животную страсть, сдавил ее горло, пристально глядя в глаза, в которых угасала жизнь…

— Фонариком свети, сейчас соседи лампочку принесут! — услышал знакомый голос Салтыкова генерал Гоголев, заходя в подъезд дома № 18 по улице Некрасова. Валера стоял боком к входной двери и обернулся на шаги входящего, направляя луч фонарика прямо в глаза Виктору Петровичу, тот заслонился рукой.

— Здравствуйте, Виктор Петрович! А мы тут с Юрой изучаем место происшествия, то есть производим осмотр, — уточнил он, словно сдавал экзамен по криминалистике и боялся ошибиться в выборе термина.

— Здорово, — Гоголев подошел к лифту и заглянул в кабину. — Здравствуй, Юра, — обратился он к спине Салтыкова. Тот сидел на короточках перед раскрытым следственным чемоданчиком, но обернулся на голос Гоголева и коротко поздоровался.

— Ну, докладывайте. Что уже известно?

— В десять часов тридцать минут было обнаружено тело Красновой Екатерины, которая проживает в этом подъезде на третьем этаже в квартире № 12. Краснова возвращалась домой, и в лифте на нее было совершено нападение. На теле при наружном осмотре обнаружены следы изнасилования. Девушка умерла в результате удушения, — отбарабанил Крупнин как по писаному.

— Сколько ей лет? — Гоголев стоял напротив лифта и мрачно слушал Валерия.

— Красновой семнадцать лет, она студентка консерватории. Из многодетной семьи. У нее еще три младших брата.

Где-то наверху хлопнула дверь и послышались шаги спускающихся людей. Они тихо переговаривались, но обрывки их слов доносились до первого этажа.

— Какой ужас… Просто не верится… Не представляю, как там мать… Что ж это за сволочь — такое с девочкой сотворить!

Появились соседи Дроздовы с лампочкой. Валера ее вкрутил, и они с Салтыковым приступили к детальному осмотру кабины лифта.

— Кто обнаружил тело? — продолжал задавать вопросы Гоголев, когда соседи, испуганно заглянув в лифт, отправились домой.

— Сосед из восемнадцатой квартиры, Карпин Иосиф Наумович. Я уже его допросил. Он возвращался из гостей в десять часов тридцать минут. Говорит, зашел в подъезд, а света нет. Когда он в шесть часов вечера уходил, свет горел. На втором этаже лампочка есть, так что нельзя сказать, что совсем темно было. Он вызвал лифт, и дверь сразу открылась, то есть лифт оставался на первом этаже после убийства. Если бы кто-нибудь им пользовался, то увидел бы убитую… Карпин говорит, что сразу понял, что девушка мертвая. Вид у нее был истерзанный, одежда изорванная, голова лежала на груди, будто у нее шея сломана. Он в первую секунду ее и не узнал. А когда футляр от скрипки увидел рядом, догадался, что это Краснова. А потом уже по волосам убедился, что это она. Волосы у нее светлые, совсем белые, она натуральная блондинка… Говорит, ему даже плохо стало, тошнить начало… Позвонил соседям на первом этаже, попросил милицию вызвать. Идти к родителям он наотрез отказался.

— Так они еще не знают?

— Уже знают. Соседка с первого этажа сообщила. Решили, пусть лучше она сходит. Она врач-психиатр. Взяла какие-то таблетки и с ними пошла. Она у них сидит сейчас. Там еще полно народу.

— А что за люди?

— Думаю, гости. Они что-то праздновали, песни пели… Мы когда приехали, Женя с Юрой здесь остались, а я сначала с Карпиным поговорил, а потом к Красновым зашел. Хотел с родителями поговорить. Но эта соседка-врач сказала, что мать нам ничего не сможет сказать, она ей две таблетки феназепама дала, та и сидит заторможенная. Того гляди отключится. Папаша какой-то смурной мужик, ничего толком сказать не может. Мальчишки, братья этой девушки, ревут, напуганные до смерти.

— Хорошо, с матерью ты завтра поговори, когда она немного в себя придет. Может, она знает, откуда ее дочь возвращалась. Надо проследить ее контакты. Поговорить с друзьями, выяснить образ жизни и поведение… В общем, начинай с исходной информации, — распорядился Гоголев. — А Мартынов уже уехал?

— Да, они с фотографом уехали. Семен Иванович пообещал сразу в лабораторию заехать, а Мартынов рванул в Бюро судебной медэкспертизы.

— Что он там забыл? — удивился Гоголев. — Свою часть работы он уже провел. Не стоять же у них над душой… Впрочем, он всегда следует протоколу.

— Да я ему тоже сказал, что завтра результаты экспертизы будут не раньше одиннадцати. А он говорит, что два изнасилования с убийством за неделю, да оба совершены в лифте — это уже серийность. Все равно не уснет. А там как раз Макеев сегодня, приятель Жени. Вот он и хочет поскорее результаты заполучить…

— Ладно, вы тут следами займитесь, а я, пожалуй, поеду. Подумать надо. Завтра обсудим все.

Гоголев сидел на кухне и пил некрепкий чай, поскольку щадил свое сердце. Зато сахара по рассеянности вбухал в чашку столько, что чай скорее напоминал сироп. В спальне на широкой супружеской постели сладким сном спала жена, но себе он даже думать запретил, что неплохо бы и ему пристроится под ее теплый бочок. На часах уже было три, а сна ни в одном глазу. Гоголев размышлял, в чем его ошибка. Его мучило сомнение в причастности Карагодина к убийству Ольги Алехиной. До этой ночи все было как надо — есть вещественное доказательство, неопровержимые улики и признание самого преступника — и все это свидетельствовало против Карагодина. Следственная группа работала оперативно, Виктор Петрович даже расслабился слегка, радуясь тому, какой высокий темп набрали опера и как легко стекалась к ним информация. Два дня назад он передал материалы дела в горпрокуратуру, и вчера старший следователь Иннокентий Сигалов предъявил Карагодину обвинение. Вчера же оперы отметили завершение дела щедрым возлиянием в соседнем баре, поскольку все как-то разом поистратились и пришли к дружному решению — скромность украшает человека. А в данном случае и скромность празднования приятного события. И сегодня весь день они пребывали в том приподнятом настроении, которое обычно наступает после хорошо проделанной работы.