– А что, Чеботарева, мимо Парижа-то ты все же пролетела, как пресловутая фанера?

Соня так расхохоталась, что Доронин, больше не желая ничего о ней знать, сделал, как солдат, разворот кругом на месте и быстрым шагом пошел по направлению к своему дому. Смех Чеботаревой Фил слышал еще долго, он звучал в ушах, даже когда мальчик ехал в лифте. Чтобы заглушить этот смех, дома он сразу включил компьютер, выбрал любимую композицию и врубил звук на полную мощность.

* * *

В то же самое время, когда Доронин разговаривал с Соней, по дороге от здания школы к другому микрорайону, где жили многие учащиеся 9-го «А», шли вместе Федор Кудрявцев и Мушка.

– Ну… я, пожалуй, готов… – не слишком уверенно проговорил Федор.

– К чему? – спросила Кира, хотя точно знала: он хочет рассказать ей о том, что томит и мучает его со вчерашнего ужасного дня без вранья. Но пусть он сам скажет об этом, она ни за что не будет его подталкивать.

И Федор начал:

– Ты тогда спросила, знаю ли я, кто испортил доску Манюне. Так вот… ты была права: я знаю, кто это сделал, и никак не могу сообразить, как мне вести себя с этим человеком, да с остальными тоже… с нашими ребятами, с классной… Может, ты подскажешь…

Мушка молчала. Она чувствовала, что Федора сейчас не стоит прерывать ни ободряющими словами, ни наводящими вопросами. Пусть говорит так, как получается, и только то, что хочет сказать. Если у нее получится, она обязательно поможет ему. Нет, пожалуй, излишне самонадеянно так думать. Она постарается помочь. А Кудрявцев между тем продолжал:

– Я, пожалуй, начну издалека. В прошлом году в отдел, где работает мой отец, пришел новый сотрудник по фамилии Чеботарев. Ты наверняка сразу догадалась, что это отец нашей Сони. В общем, наши родители подружились, начали в гости друг к другу ходить. Нас с Соней обязательно с собой брали. Мы все праздники вместе проводили, за город ездили. Однажды Соня мне призналась, что я ей… ну… нравлюсь, что она давно хотела мне это сказать, но ей было неловко… начать первой… А, дескать, теперь, когда мы дружим семьями, она может мне говорить что угодно, потому что мы все равно все время вместе. Еще она предложила встречаться без родителей. А я… Ну… почему было не согласиться? Соня красивая, умная, хорошая… Во всяком случае, мне так казалось. Но я не испытывал к ней тех чувств, которые она питала ко мне. Понимаешь, Мушка, я никогда не скучал без нее, никогда первым не звонил, никуда не приглашал. Она это делала сама, а я просто соглашался. Скучно с Соней не было, выглядела она всегда хорошо. Где бы мы ни были, на нее всегда все парни оглядывались. Мне это было приятно, не стану скрывать… В классе мы наши отношения особенно не афишировали, Соня сама не хотела. Может быть, она чувствовала, что я недостаточно… прямо не знаю, как сказать… ну… недостаточно в ней заинтересован… не горю, в общем… не Ромео, короче…

В эти зимние каникулы родители собрались отвезти нас в Париж, а потом во Французские Альпы. Виктор Иванович, Сонин отец, поставил ей условие, что она поедет, если окончит полугодие на все пятерки. А Манюня не хочет Соне пятак ставить, даже пересдать ничего не разрешила. Сказала, что, с ее точки зрения, пятерки не могут быть натянутыми. Четвертак, дескать, она еще может авансом поставить или после пересдачи, а пятерку – никогда. Соня просила Марию Ростиславовну, умоляла, унижалась. Теперь Чеботарева, правда, утверждает, что унижалась не из-за Парижа, а из-за того, чтобы со мной поехать, а куда – ей все равно… Я не уверен, что это так, потому что в Париж она все-таки едет, хотя я от поездки отказался. Родители меня уговаривают, а я не хочу. Не поеду! Понимаешь, Кира, я не хочу никуда ехать с Соней! Она мне, мягко говоря, неприятна…

Кудрявцев замолчал, а потом с отчаянием в голосе крикнул:

– Ну что же ты ничего не говоришь, Кира?!

Мушка чуть подрагивающей рукой поправила волосы, выбившиеся из-под вязаной шапочки, и спросила:

– Значит, Соня, отомстила вашей Манюне за унижение, которое ей пришлось испытать?

– Ну… так, наверно…

– А ты не ошибаешься? Чеботарева всегда была такой правильной, справедливой… Трудно поверить, что она могла так поступить…

– В том-то и дело! Она так прямо и сказала мне, что ее никто и никогда не заподозрит! И день без вранья ей в этом тоже здорово помог. Ты его придумала, а она уговорила всех принять в нем участие. Разве может человек, который сам предлагает не врать, совершать подлости? Никому такое даже в голову не придет.

– Но Филу же пришло… – сказала Мушка. – Он не стал бы просто так, ни с того ни с сего признаваться в том, чего не совершал. Значит, он догадался и захотел Соню спасти. Наверно, она ему нравится…

Кудрявцев согласился:

– Да, нравится. Я видел, что он, где бы ни был, всегда поворачивал голову в сторону Сони. Но ей, понимаешь, Мушка, совершенно не интересен Филипп! Она абсолютно равнодушна к тому, что он взял ее вину на себя! Это ее вообще не колышет! А я не знаю, как мне поступить, что сделать! Даже несмотря на то, что не хочу, чтобы Доронин отвечал за чужой проступок, не могу же я пойти к Раисе и заложить Чеботареву! Стучать на кого-то – мерзко… Не могу, тем более на Соню…

– Может быть, она признается сама?

– Нет, не признается. Соня так и сказала, а слов на ветер она не бросает.

– А ради тебя? Если ты скажешь Чеботаревой, что поедешь с ней в Париж, может быть, при таком условии она спасет Фила?

В этот момент одноклассники подошли к подъезду Киры. Они повернулись друг к другу лицом, и Федор тихо спросил:

– А ты… Тебе разве хочется, чтобы я поехал с Соней в Париж?

Мушке в лицо бросилась краска. Кудрявцев спросил именно о том, о чем она только что думала. Пожалуй, она скажет ему правду, несмотря на то, что сегодня самый обыкновенный день и вполне можно слукавить.

– Не хочу, – сказала Кира. – Я не хочу, чтобы ты с ней не только в Париж ехал, но даже в соседний район. – Потом девочка немножко подумала и добавила: – И дело не в Чеботаревой. Я не хочу, чтобы ты куда-то ездил или ходил… с кем-то… кроме… меня…

– Я и сам почему-то теперь не хочу ни с кем, кроме тебя…

Кира смущенно и счастливо улыбнулась, прижала ладони к пылающим щекам и сказала:

– Тогда пошли чай пить?

– С сырниками? – Кудрявцев рассмеялся.

– Ну нет! Сырники мы с папой доели! Зато у нас есть оладьи! И, между прочим, я сама их пекла! Меня мама вчера вечером этому учила! Получилось очень даже ничего! Целая гора! Попробуешь?

– Конечно!

– Отличные, кстати, оладьи, – заявил Федор, приканчивая шестой.

– Спасибо! – Мушка обрадовалась его похвале и добавила: – Ты ешь, не стесняйся! Видишь, сколько еще осталось!

Кудрявцев охотно положил себе на тарелку еще две штуки, обильно смазал сметаной и хотел было откусить, но так и застыл с поднятой вилкой. Потом положил ее и очень серьезно сказал: