— Я хотел бы попробовать уговорить Австрийца… пока он еще не вошел в Мадрид.

Генерал замер. Он определенно заинтересовался.

— Уговорить? Он уже примерил корону, а ты еще хочешь его уговорить?

— Я бы попробовал, — глотнул Томазо. — С вашей помощью…

Генерал остановился напротив, заглянул исповеднику в глаза, и от этого взгляда мелкие волоски на руках Томазо встали дыбом.

— Попробуй, Томас, попробуй… Австриец здесь недалеко лагерем встал… но ты и сам понимаешь, чем это может кончиться для тебя…

Томазо понимал.

На следующий день — точно так же, навытяжку—он уже стоял в цветастой мавританской палатке Австрийца. Генералу многое было доступно…

— Кто вы? — холодно поинтересовался дон Хуан Хосе Австрийский.

Неизвестно, кого он ожидал увидеть, но Томазо определенно не отвечал этим ожиданиям.

— Томазо Хирон, Ваше Высочество, — изящно поклонился исповедник. — Я представляю интересы некоторых итальянских семей.

— Уж не Борджа, случаем? Или, может быть, Колонна? — пошутил Австриец.

Шутка была удачной. Австриец назвал две самых крупных и состоятельных семьи, когда-либо сажавших Пап на престол святого Петра. Но гость остался серьезен.

— И чего вы хотите? — насторожился Австриец.

Томазо нащупал под плащом кинжал, сделал еще два шага вперед и, каждым движением выражая глубочайшее почтение, остановился.

— Чтобы вы, Ваше Высочество, оставили юного Бурбона на троне.

— Что?! — обомлел Австриец и тут же вскочил. — Охрана!

Полог позади Томазо тут же откинули, раздался звон оружия, и он судорожно сжал рукоять кинжала — самый последний аргумент.

— А королеве-матери самое место в монастыре, — внятно произнес он, — с согласия Папы, разумеется…

— Слушаю, Ваше Высочество! — громко отрапортовал вошедший начальник охраны.

Но Австриец уже заинтересовался сказанным.

— Подожди…

Начальник охраны поклонился и, гремя железом и не поворачиваясь к дону Хуану задом, отошел к выходу из палатки.

— С согласия Папы? — прищурился Австриец. Он и верил, и не верил, что Его Святейшество пошел-таки на переговоры — пусть и такие, неофициальные.

— Разумеется, — улыбнулся Томазо. — Орден ничего не делает вопреки воле престола Петра…

— Ну да… Орден… — криво улыбнувшись, оглядел Австриец фигуру гостя. — Все правильно… кто же еще?

Широким жестом он отправил охрану прочь, снова присел на обитую парчой скамью, некоторое время обдумывал услышанное и наконец-то задал главный вопрос:

— Но кем тогда буду я? Что Папа предлагает мне?

Томазо стиснул спрятанный под плащом кинжал. Теперь жизнь Австрийца, а значит, и его собственная жизнь зависела от того, согласится ли Австриец на предложение.

— Примите католическую веру, — выдохнул Томазо, — а вместе с ней и реальную власть.

Австриец посмотрел на Томазо такими глазами, что исповедник невольно отшатнулся и потянул кинжал из-под плаща.

«Боже, как не хочется умирать…»

Незаконнорожденный сын покойного короля Арагона, Австриец был крещен в материнской вере — гугенотом. Это абсолютно не мешало ему участвовать почти во всех военных операциях отца — даже на традиционно гугенотских землях. Более того, это нисколько не мешало ни его авторитету в войсках, ни его положению в среде благородных грандов. Австрийцу за его отвагу и победоносный характер прощали даже то, что он незаконнорожденный. Но сменить веру?

В его положении это означало потерять половину того уважения, которым он пользовался. В сочетании с отказом от короны в пользу Бурбона — слабоумного сводного брата, неспособного даже сделать женщине ребенка, это могло лишить Австрийца почти всего.

— Мне? — не веря, что ему это предложили, выдохнул он. — Под Папу?!

Томазо застыл. Прямо сейчас ему следовало сделать два шага вперед и нанести удар.

«Не время…» — мелькнуло в голове, но Томазо понимал: это сказал вовсе не его дух; просто его тело боится неизбежного.

— Вы вполне могли бы возглавить всю арагонскую Церковь, — тихо произнес он. — Вы же читали новые указы вашего брата, а потому знаете, сколько власти он передал инквизиторам и епископам.

Австриец только играл желваками.

— Все указы короля шли бы через вас… — так же тихо произнес Томазо. — А лет через восемь, когда ваш сводный брат умрет…

Лицо Австрийца полыхнуло малиновой краской.

— Ты много на себя взял, монах, — поднялся он с обитой парчой скамеечки. — Не по чести.

Томазо вздрогнул и распрямился. Он никогда не мог похвастать ни родовой честью, ни даже законным отцом. И с самого раннего детства — сколько он себя помнил — его никто не воспринимал как равного — даже сыновья подмастерьев. Только поэтому Томазо и оказался в Ордене.

— Да, я — тоже незаконнорожденный, Ваше Высочество, — едва удерживая гудящий, словно пламя в горне, гнев, произнес он. — Как и вы.

Австриец широко распахнул глаза. Кинуть ему в лицо эту горькую правду не рисковал никто — никогда. Но до боли стиснувший спрятанный под плащом кинжал Томазо собирался сказать перед его и своей смертью все.

— И только потому, что я давно уже не мечтаю напялить на себя картуз отца, я и достиг большего, чем все мои сводные братья, вместе взятые.

Австриец так и стоял, широко распахнув глаза, и Томазо легко узнавал в них все, чем переболел сам: и одиночество, и ненависть, и муку.

«Ну же, Ваше Высочество! — мысленно подтолкнул он Австрийца. — Давай! Вызови охрану! И все кончится — и для тебя, и для меня…»

И тогда дон Хуан Хосе Австрийский как проснулся. Сбрасывая наваждение, тряхнул головой, прокашлялся и окинул Томазо насмешливым взглядом.

— Ты, видно, хочешь стать Папой, монах…

Томазо покрылся испариной. У него появился шанс. Но он уже знал, как опасно поверить этому шансу.

— А кто меня остановит? — с такой же насмешкой поинтересовался он. — Законные сыночки?

И тогда Австриец рассмеялся — в голос. Всю жизнь доказывавший свое право находиться среди грандов как равный, он прекрасно знал, насколько слабее те, кто этой школы не проходил.

— Иди, монах, — отсмеявшись, примирительно произнес Австриец. — Я подумаю над предложением Его Святейшества.

— Ну, что? — принял валящегося с ног Томазо в свои объятия Гаспар.

— Обещал подумать… — бессильно выдохнул Томазо.

Гаспар вытаращил глаза.

— Обещал?! Австриец… что-то… тебе… пообещал?!

Можно было и не переспрашивать. Уже потому, что Томазо вышел. Если бы Томазо поддался хотя бы на мгновение надежде выскочить живым, он бы, конечно, остался лежать там, возле Австрийца, скорее всего, тоже мертвого. Но исповедник знал, как опасно поддаваться этой надежде, и давил до конца.