непрерывно кричали чайки на ветру. Стояла середина лета: солнце садилось уже не ровно на западе, а немного к северу, а я пряталась в камнях возле скалы, глядя, как барсуки выныривают из своей норы и исчезают в зарослях. Ночи стояли такие короткие, что звери выбирались наружу еще до темноты, чтобы успеть найти достаточно еды до восхода. Фрукты еще не поспели, птенцы уже вылупились из яиц; каждую минуту короткой ночи барсуки рыскали в поисках червей и личинок, которых поедали сотнями. За моей спиной солнце наконец окунулось за горизонт, предоставив небу отражать угасающий свет. Бледно-бирюзовый, темнеющий с каждой секундой, протянулся от мыса Болт Хэд до полуострова Лизард на западе, смешался с узкими низкими облаками, которые секундой раньше были белыми, а теперь засветились ярко-розовым. Рваными цветными лентами они развевались в вечернем небе, исполняя летний танец света.

Любуясь постепенно гаснущими цветами, я возвращалась в деревню, в темноту церкви, где Мот делал домашнее задание, к очередной бессонной ночи.

///////

– Ты же видишь, что с тобой происходит, да?

– Нет, вообще не вижу, это я и пытаюсь тебе объяснить. Что происходит?

– Ты вернулась к своему детскому состоянию, такой ты была, когда мы познакомились. Пряталась от всех за диваном. Сталкиваясь с новыми людьми и явлениями, ты от них сразу же убегала. Боялась встретиться с миром лицом к лицу. И вот теперь это происходит снова.

Высказывая мне свои психоаналитические наблюдения, Мот укладывал в сумку бутерброды с сыром и тетрадки. Но он говорил правду. Я была стеснительным, замкнутым ребенком. Если к нам приходили гости, я убегала и пряталась. В одиночестве, на улице, я была счастлива и уверена в себе, но при встрече с людьми меня охватывали сомнения и страх. Так продолжалось до тех пор, пока я не встретила Мота. Когда мы узнали друг друга ближе, мне достаточно было просто увидеть его лицо в толпе, встретиться с ним глазами, и он как будто протягивал руку в темноту моего укрытия и выводил меня оттуда. Хватало одного его взгляда, чтобы я спокойно пересекла комнату, полную чужих людей, как ни в чем ни бывало. Но здесь, в церкви, в одиночестве, я утратила это ощущение силы. Он был прав; я снова превратилась в замкнутого ребенка.

– Я не могу спрятаться за диваном. Он слишком маленький.

– Дурочка. Ты прячешься или за мной, или вот здесь, в церкви. Тебе нужно взять себя в руки, пока еще не поздно. Как ты преодолела этот страх в прошлый раз?

– Я встретила тебя.

– Но дело не только в этом. Где ты? Где та, что прошла всю береговую тропу, – сильная, решительная женщина, которая подталкивала меня к жизни, заставляла каждый день вставать и идти? Поищи ее – я знаю, что она никуда не делась.

Он поставил сумку на пол и обнял меня, и я не хотела его отпускать. Останься здесь и обнимай меня вот так. Когда ты тут, я чувствую себя в безопасности. Я обхватила его обеими руками и крепко сжала. Он заметно похудел; мускулы, когда-то такие сильные, теперь будто высохли. Я обняла его за плечи, и они показались мне гораздо меньше, чем раньше. Как я раньше этого не заметила? Видимо, была слишком занята собой и маминой смертью, чтобы обратить на это внимание. Или это толстая зимняя одежда скрыла от меня перемену?

– Ты похудел?

– Да, наверное, штаны болтаются. Правда, не знаю, как мне это удалось, учитывая, сколько я ем твоего ризотто с горошком. В любом случае мне надо идти, я и так уже опоздал.

Я стояла перед церковью и смотрела, как он идет по дороге. Он двигался медленно, неровной походкой, и джинсы на нем действительно болтались. Он таял, как дымка над морем в жаркий солнечный день. Тихо и незаметно растворяясь в утреннем воздухе. Я закрыла дверь и свернулась на диване. Как же я раньше этого не заметила? Так погрузилась в жалость к себе, что даже не увидела, как быстро ухудшается его состояние?

Мне нужно было узнать побольше про кортикобазальную дегенерацию, как следует понять ее, а не довольствоваться обрывками информации от врачей. Действительно ли она приводит к потере мышц или Моту просто нужно лучше питаться? А может быть, его организм не переваривает еду как надо? Сам он отказывался хоть что-то узнавать о своей болезни, предпочитая жить одним днем. Но я больше так не могла; мне нужно было все узнать. Для начала я решила часик покопаться в интернете.

Вместо часика я провела на сайтах и в чатах целое утро, и понемногу передо мной развернулась картина разрушительной болезни, которая высасывает из людей жизнь и искривляет их тело. Люди описывали, как жизни их любимых менялись до неузнаваемости, как постепенно они попадали в плен инвалидных кресел, подъемных механизмов и соломинок. Эти истории были полны беспросветной печали. Нигде, ни в одном рассказе ни разу не мелькнула искра света, не прозвучало слово надежды. День тянулся бесконечно. Я включила свет и заварила еще чаю; стояла середина лета, но солнце уже закончило свой короткий путь вдоль окна церкви и исчезло из виду. Рассказы о боли, потере контроля, деменции. Я хотела повернуть время вспять, забыть то, что увидела, никогда не открывать страницу поиска. Но пути назад уже не было. Теперь я видела болезнь Мота во всем ее необратимом ужасе.

Я закрыла ноутбук, открыла дверь, посмотрела, как дождь тяжелыми каплями стучит по листьям плюща на стене. Столько дождя – и как только плющ не тонет в таком количестве воды. Но я знала, что это невозможно: специальность Мота в университете называлась «экологически безопасное растениеводство», и он много читал об удивительной способности растений контролировать свою реакцию на окружающую среду, забирая из нее ровно столько влаги, сколько им нужно. Научные исследования показали, что растение может несколько дней жить в стоячей воде, прежде чем его внутренняя система регулирования окажется перегружена и оно утонет. Наверняка существуют научные исследования кортикобазальной дегенерации.

Часы складывались в дни, а дни в недели. Ранним утром я помогала Моту встать, подбадривала его, пока он с трудом совершал первые движения, делала ему бутерброды с сыром и махала вслед, провожая в университет. Когда он возвращался, открывала дверь, готовила картофельное пюре, пасту, печеную картошку, изобретала новые блюда из мороженого горошка и яиц – студенческая еда, купленная на студенческую стипендию. И все это время я продолжала учиться. Старалась разобраться в редкой болезни, о которой так мало было известно, изучала труды медиков