8. Без боли

– Поскольку мы не знаем, страдает ли она, нам нужно решить, давать ей обезболивающее или нет. – Врач-консультант стоял в коридоре у дверей паллиативной палаты и постукивал ручкой по бумагам. – Я считаю, надо исходить из того, что она испытывает дискомфорт, который мы обязаны облегчить, и поставить ей капельницу с морфином.

Прошло две недели с тех пор, как врач пообещал, что мама проживет не больше двух-трех дней, и вот наконец дело дошло до морфина. Вот и все. Когда до этой стадии дошел папа, он лежал у себя дома в постели, а мама пекла плюшки для гостей и смотрела телевизор в соседней комнате. Я знала, что это означает: очередное решение, очередная галочка в бумагах, которая облегчит ей путь к смерти. Я приняла это решение за нее; я решила, что смерть приплывет к ней на облачке опиатов. Больше она не будет биться за каждый вдох, не будет из последних сил цепляться за жизнь, которая уже закончилась, – оставшиеся ей дни, часы, секунды будут ласковыми. Легкое прощание на теплом летнем ветерке морфина.

Паллиативная сестра наклонилась над кроватью, чтобы рассказать маме про лекарство; реакции не последовало, не считая того, что она долгие несколько секунд смотрела в изножье кровати. Я проследила за ее взглядом, и на мгновение мне показалось, что вижу отца: кепка сдвинута на затылок под странным углом, на губах привычная задорная ухмылка. Ее глаза закрылись, и папа исчез – плод моего оптимистичного воображения, ведь я недавно просила его прийти за мамой, не оставлять ее одну.

Той долгой тихой ночью мы были с ней вместе, капельница с морфином наполняла ее вены тишиной, дыхание успокоилось, став неглубоким и мирным, а мои мысли были исполнены страхов и сожалений. Решение дать маме спокойно умереть, а не предоставлять ей еще один шанс, вставив зонд в желудок, точило меня изнутри червячком сомнений. И страх. Растущая обжигающая паника, словно раскаленный добела шар, горела в моем желудке. На береговой тропе я, казалось, сумела свыкнуться с мыслью о смерти Мота, смогла принять ее как тяжелейшую часть жизни. Тень смерти постоянно маячила на краю нашей жизни, но сейчас я видела перед собой ту самую смерть, которую ему предсказали, и понимала: хоть мне и казалось, что я с ней свыклась, принять ее не смогу никогда. Я буду заставлять его бороться за жизнь, даже когда сам он решит лечь и умереть. Мой ум в панике метался по горящей комнате, из которой не было выхода.

///////

Всю ночь я урывками дремала, касаясь щекой маминой руки – прохладной, сухой, неподвижной, пока меня не разбудил тусклый серый свет нового дня. Я откинулась на спинку стула, распрямила онемевшие руки, положила ноги на кровать. Голубое одеяло, казавшееся в полумраке серебристым, почти незаметно двигалось в такт ее дыханию. Ее восковое лицо выделялось четким силуэтом на фоне окна и приняло такой же прозрачный оттенок. А потом я увидела дымку. Как пар, исходящий от разгоряченного, потного бегуна после долгой дистанции. Дымка клубилась над ее телом нежным облачком. Чтобы не отрывать от нее взгляда, я краешком глаза оглядела комнату. Ничего подобного нигде больше не было. Дымка стояла только над тихим и неподвижным маминым силуэтом: медленное движение молекул сквозь время и воздух, энергия от ее остывающего тела, уходящая в утро, в душную блеклую атмосферу комнаты. Я глубоко-глубоко вдохнула и задержала дыхание.

Кончено. Теперь все кончено.

///////

В свете угасающего дня я медленно шла по деревне, зная, что ноги сами приведут меня в темноту леса. Зарывшись пальцами в перегнившие сосновые иголки, я наконец все поняла. Поняла, что заставило меня предложить Моту отправиться в поход по скалам и пляжам, лесам и долинам, спать «дикарями», жить «дикарями». Холодная, шероховатая, темная причина чувствовалась под пальцами, пылью оседала у меня в волосах. Я наивно думала, что смогу прожить без нее – хотя в этом смысле мои родители понимали меня лучше, чем я сама. В глубине души я всегда знала, что пытается сказать голос в моей голове. Все дело было в земле, в почве, в глубинной гудящей основе самого моего существа. Именно к ней я бежала, когда все остальное летело в тартарары. Мне нужна была та безопасность, которую дарило чувство единения с землей; в самой глубине души я нуждалась в нем, как в воздухе. Без него я никогда не буду цельной. Дело всегда было в земле.

///////

Я поправила венки на могиле, ежась под холодным ветром, дувшим из лощины внизу, с фермы. Вышла с кладбища, шурша гладкими круглыми камушками под ногами, и навсегда простилась со своими родными, историей, всеми привязками к прошлому. Села в фургон и захлопнула дверь, попрощавшись с деревней и детством, оборвав последнюю нить. Теперь мой путь лежал на юг, обратно к Моту, к нашей новой пустой жизни и полоске асфальта, ведущей за церковь.

Часть вторая

Подталкивает море

I would it were not so, but so it is.

Who ever made music of a mild day?

A Dream of Trees, Mary Oliver

Я бы и хотела, чтобы было иначе,

но так устроена жизнь.

Разве хоть кто-то черпает

вдохновение в погожих днях?

Мэри Оливер, Мечта о деревьях

I can hear it,

hear it but not hold it,

feel it but not touch it.

It wraps around me like a breath, soothing, cooling and the

voice falls

and becomes a tone

and I’m closer to its source.

And in the breath, a smell, rich, deep, acidic,

wind-blown over dense heath,

through tall seed heads of ripe grass.

And the tone rising, rising, until it’s clear, clean,

sky-lark sharp on racing cirrus clouds

and I can touch the voice, feels its words

and they’re full and total

and carry the truth

in a stinging cold rain

dried by hot sun.

Я слышу его,

слышу, но не могу удержать,

чувствую, но не могу потрогать.

Он окутывает меня, как дыхание, успокаивает,