– Последний вопрос. Так, просто для себя. Если бы всё прошло как надо и вы смогли меня устранить, то что вы собирались делать с теми, кто не согласился бы на ваше управление организацией?

– Это с кем, например?

– С Родионовым, с Романовым.

Лицо Олега снова на мгновение слегка перекосило, когда он услышал фамилию заклятого врага.

– Родионова Дьяков должен был взять на себя. Мы с ним это обсуждали. А Романов… С ним я бы сам разобрался.

Олег плохо умел скрывать свои эмоции, и от Павла не укрылись недобрый взгляд и характерное движение скулами, которые были красноречивее любых слов. Вот волчонок, уже проиграл, уже зубы все обломали, а он всё никак не успокоится. Ну, что за натура.

– Романов бьётся за свои идеалы, ему плевать на тебя. Оставь ты его уже в покое.

Павел попытался направить сына, но куда там.

– Он лживая сучка! Выскочка! Он унизил меня, понимаешь? Я никогда ему этого не забуду.

– Чем же он тебя унизил?

– Да всем! Своими действиями, пизд. жом, самим своим существованием. Даже тёлку себе ох. енную отхватил. Такой добренький, такой правильный… Грёбаный гондон. Даже здесь я из-за него!

Павел вздохнул. Он всякое в жизни видел, но порой всё ещё удивлялся нежеланию людей принять тот очевиднейший факт, что всё, что происходит с ними в жизни, происходит исключительно по их воле и вине. И Олег уж точно не был исключением. Вот почему люди такие слепцы?

– А если бы ты смог скрыться из «Убежища» – куда бы ты пошёл?

Олег за последние несколько минут почему-то заметно расслабился. Возможно, потому что Павел никак не реагировал на его вспышки, тем самым будто поощряя их. Некоторое время он размышлял над ответом.

– К Владову. В случае провала он обещал меня пристроить. Говорил, что я это уже заработал.

– Заработал, говоришь, – резко сбросив маску, злобно и угрожающе процедил Павел.

Он давно уже узнал всё, что хотел, и ему окончательно надоел этот разговор. Олег вызывал в нём одно лишь только отвращение. Он был в его глазах подлым, лживым и мерзким существом, с которым неприятно было даже дышать одним воздухом. Такие не заслуживали жить и будь это кто угодно другой – Павел давно бы уже самолично свернул ублюдку шею, но решиться на такое действие по отношению к собственному сыну было сложнее, и на это понадобились время и дополнительная мотивация.

Услышав тон отца, Олег сразу всё понял и его глаза широко распахнулись от страха, а руки нервно задвигались. Он хотел схватить пистолет, но боялся резко это делать, чтобы не спровоцировать отца раньше времени. Нет, он должен сделать это осторожно, так, чтобы тот ничего не успел понять.

– Прежде, чем мы закончим, скажу тебе вот что, – не скрывая презрения проговорил Павел, продолжая спокойно сидеть на своём месте, явно ни о чём не подозревая. – Ты – мразь. Я отрекаюсь от тебя. Ты – не мой сын, потому что ты – последняя гнида, мерзкая и подлая тварь, которая просто не может быть не то что моим сыном, но даже человеком.

С этими словами он быстро поднялся с места, но Олег уже был готов, в мгновение ока вытащил из-под себя пистолет и тоже поднялся. В другой руке он зажимал зачехлённый нож. На лице у него играла злорадная ухмылка, но Павел видел, что рука с пистолетом чуть заметно дрожит то ли от страха, то ли от зашкалившего адреналина, а вот сам Павел был на удивление спокоен. Несмотря на оружие в руках противника он продолжил вести себя так, будто это не имело совершенно никакого значения.

– Я дам тебе последний шанс умереть достойно – отдай мне оружие и прими заслуженную кару, и тогда я обещаю тебе быструю смерть. Иначе ты будешь страдать так же, как страдали от твоих действий другие, – строго потребовал Павел.

Его внешнее спокойствие заставило Олега нервничать ещё больше. Он не мог понять, почему отец не боится его, ведь пистолет здесь именно у него, он контролирует эту ситуацию. Замешательство продолжалось от силы пару секунд, во время которых Павел всё ещё бездействовал, без особой надежды ожидая, что Олег хотя бы сейчас поймёт свои ошибки.

– Пошёл ты нахер! Ты сам во всём виноват, старый козёл! – взвизгнул Олег. – Ты никогда меня не любил! Ты даже не видел меня, появлялся раз в сто лет и после такого ещё возомнил себя папашей? Вали в ад!

Сказав это, он нажал на спуск, но пистолет не выстрелил. Его глаза в тот момент были достойны картины, и Павел сполна насладился выражением недоумения и страха. Олег нажал ещё раз, но пистолет не отреагировал, однако ещё больше парня испугало отсутствие какой-либо реакции со стороны отца. Насколько бы туп ни был Олег – сейчас он понял всё. Уже заранее зная результат, он дёрнул затвором, от волнения чуть не выронив нож, и снова нажал на спуск, но выстрела всё равно не последовало, ведь ПМ был не заряжен. А Павел уже сделал первый шаг…

Зачем он вообще оставил здесь оружие? Чтобы намеренно искусить Олега. Хотел посмотреть, что сын будет делать: раскаиваться, всё отрицать или бороться до конца. От его выбора зависела его судьба. Вернее, от этого зависела его смерть, то, какой она будет. И своими словами и действиями Олег выбрал наихудший вариант, которого сам Павел желал меньше всего.

Он в два шага сократил дистанцию и приблизился вплотную к Олегу. Тот успел выхватить нож из чехла, но прежде чем сумел хотя бы взмахнуть им, Павел схватил его вооруженную правую руку за кисть и, несмотря на отчаянное сопротивление, легко заломив её, переместился к сыну за спину. От сильной боли Олег застонал и сразу выпустил нож, неуклюже размахивая свободной рукой, которой он не мог ничего сделать противнику. Павел несколько секунд вертел отчаянно матерящегося Олега на месте, продолжая заламывать руку, а затем надавил сильнее и резким усилием сломал парню кисть.

Из глаз Олега брызнули слёзы, он упал на колени и заорал от боли, на короткое время парализовавшей его сознание. В себя он пришёл от того, что другая не менее сильная боль пронзила его сознание вновь – это Павел уже ломал его левое плечо и очень скоро добился цели. Вне себя от боли, которая словно разрывала его на части, Олег упал на пол. Невидящим взглядом он смотрел на нож лежавший прямо у него перед носом, но не понимал, что видит, а если бы и понимал – взять его ему было нечем, разве что зубами. Павел оставил его в таком положении, отошёл, присел обратно на стул и пристально уставился на сына, о чём-то размышляя. В его взгляде не было ни капли сомнения, сожаления или раскаяния в содеянном.

Олег кое-как сумел сесть, непроизвольно принял самую удобную позу, какую только мог, и рыдал. Сломанные конечности пронзало, словно копьями: правая рука была подвижна только до локтя, левая – не слушалась вовсе. Павел сидел напротив, положив руки на колени и склонив чуть набок голову, и терпеливо ожидал, когда сын немного оклемается. Для стороннего наблюдателя эта картина выглядела бы не просто зловещей, а ужасающей.

– Я переломал бы тебе все кости до единой, – начал он, когда в обезумевшем от боли взгляде Олега появилась искра сознания. – И сделал бы это публично, чтобы все видели, что предателям не может быть пощады. То, что ты был мне сыном, для тебя только хуже, потому что своими действиями ты запятнал и мою честь, а такое смывается только кровью, поэтому ты встретишь смерть здесь. Бесславно, как ты и заслуживаешь.