– Подлинная трагедия крестоносцев всегда заключалась в том факте, что турецких варваров было необходимо уничтожить… Ты же знаешь, они представляли собой всего лишь банду убийц, нахлынувших из Азии…

– Похоже, что ты их не любишь, – поддел его Кюллинан.

– Я их презираю. Они уничтожили нашу арабскую цивилизацию, которая никогда так и не оправилась. – Несколько минут Табари сокрушенно вспоминал восьмисотлетнее владычество турок над арабами. – И самая дьявольская беда была в том, – сделал он вывод, – что пока вы, крестоносцы, громили этих турок, мы, арабы, ждали на обочине. Нам так хотелось заключить с вами хоть какой-то союз, но вашим вождям не хватало воображения, чтобы пойти на это. Вот время и прошло. В конечном итоге вы, христиане, потерпели поражение. И нас, арабов, смыло вместе с вами.

Мрачно допив свою араку, он в заключение сказал слова, которых раньше Кюллинан от него не слышал:

– А как ты объяснишь, Джон, что монголы, наследники Чингисхана, изъявили желание перейти в христианство, если папа позволит им принять участие в Крестовых походах, и ударить по туркам с тыла? Так и было. Но никто в Европе даже не ответил монголам на их послания. – Он задумчиво покачал головой и, подобрав три камешка, стал кидать их один за другим на площадь. – Так что мы все проиграли вместе. Христиане, арабы, монголы. Ибо, когда у людей горит в сердцах религиозная ярость, на глаза их в то же время спускается завеса слепоты.

Граф Фолькмар отчаянно хотел встретиться с настоящим врагом. Долго ждать ему не пришлось, потому что на востоке появился Бабек, могучий наконечник турецкого копья. Он пришел с равнин Центральной Азии, где его орды набирались сил и несколько десятилетий назад напали на арабов, а теперь были готовы обрушиться на христиан, которые вторглись в эти места. Полководцем он был жестоким и решительным, готовым драться в любом месте, но, тем не менее, предпочитал выбирать поле сражения с тщательностью женщины, подбирающей нитки к вышивке. Веселясь, он наблюдал, как крестоносцы тупо уничтожают одно христианское поселение за другим и убивают бородатых обращенных, руководствуясь ошибочной идеей, что все они неверные.

Они убивают своих же союзников, думал он и качал головой, осуждая эту глупость.

Он решил поставить французским рыцарям ту же ловушку, в которую загнал маленького священника на коричневом муле, и, держась на расстоянии, следовал за огромной армией, которая уверенно прокладывала путь к той же опасности. Но тут его шпионы успели предупредить, что положение дел существенно изменилось: на этот раз у них много рыцарей в тяжелом вооружении, – и он решил атаковать не с фронта. Вместо этого он подождал, пока армия крестоносцев не разделилась на отдельные отряды, одним из которых были десять тысяч человек, брошенных на защиту фланга. Три дня Бабек скрытно двигался за ними, пока не пришел к выводу, что эта маленькая армия настолько оторвалась от основных сил, что они не успеют прийти к ним на помощь.

Восточную часть армии возглавлял граф Фолькмар из Гретца, а тыл ее, в соответствии с советом, который он давал остальным, прикрывал Гюнтер из Кёльна. Того сопровождал отряд отборных рыцарей, в задачу которых входило защищать фургоны с немецкими и французскими женщинами. Процессия неторопливо ползла вперед – сто восемьдесят опытных рыцарей, вдвое большее количество конных оруженосцев и свободных граждан и семь тысяч хорошо вооруженных пехотинцев, за которыми тянулись примерно еще две тысячи человек, включая священника Венцеля и графиню Фолькмар. Ветер нес с собой пыль с барханов Малой Азии и шевелил выгоревшую траву на вершинах холмов.

1 июля 1097 года Бабек, убедившись, что ловушка готова, дождался, когда дневная жара достигла апогея, и дал сигнал своим шестидесяти тысячам закаленных воинов обрушиться на крестоносцев Гюнтера. С ужасающей скоростью турки вылетели из своих укрытий и яростно обрушились на врага. Но полном скаку бросая поводья, они засыпали его дождем стрел с металлическими наконечниками, поражавшими лошадей. Над полем боя стояло дикое ржанье, хриплые крики растерявшихся европейских рыцарей и пронзительные вопли турок, врубившихся в гущу людей, – в первые же минуты атаки они должны были смять и ошеломить врага, проложив путь сквозь их ряды.

Но турок Бабек не предвидел, что ему придется столкнуться с Гюнтером из Кёльна, который, едва только окинув взглядом начавшееся сражение, немедленно принял решение, которое потом долго обсуждалось: он точно определил количество и мощь турецкой армии и увидел, что если они и дальше будет двигаться в этом направлении, то прорвутся к повозкам, тем самым разделив крестоносцев надвое. А в это время превосходящие силы врага окружат передовой отряд Фолькмара, затем его тыловое охранение и спокойно изрубят их в куски. Но в то же время он увидел, что если две группы рыцарей смогут сейчас, в эту минуту объединиться, то они образуют такую стену, сокрушить которую даже Бабеку будет не под силу. Ничего больше не прикидывая и не колеблясь, Гюнтер из Кёльна заорал своим людям:

– К Фолькмару! Немедленно! Немедленно! – И, ведя на соединение с Фолькмаром девять десятых своих сил, он яростно врубился в первые ряды турецких всадников.

Конечно, его решение оставило женщин, детей и грузы без защиты перед турками, которые, разъяренные умелым маневром рыцарей, набросились на оставленные фургоны и устроили такую бойню, которая навсегда осталась в памяти крестоносцев. Коней прикалывали копьями, стариков рубили в дюжину сабель, и крестоносцам оставалось лишь издалека наблюдать, как захватчики рассматривают их женщин. Тех, за которых можно было выручить хоть золотой византин на рынке рабов в Дамаске, отводили в сторону. Остальных – и пожилых, и не очень старых – безжалостно убивали на месте. Головы летели одна за другой, лезвия ножей и руки убийц были залиты кровью. Графиню Матильду поставили у стенки фургона, и пять турецких солдат сделали из нее мишень для своих стрел. Она рухнула на землю.

С молодых женщин, за красоту которых можно было получить хорошие деньги от владельцев гаремов, срывали одежду и насиловали. Среди них была и Фульда, дочь графа Фолькмара, и Венцель Трирский описал в своих хрониках страдания ее отца:

«Мой господин граф Фолькмар, слыша крики своей дочери, которую турки швыряли от одного к другому, едва не сошел с ума. Он был готов в одиночку ворваться в гущу турецких войск, сея среди них смерть, но сильная рука Гюнтера удержала его, и он сказал: «Сир Фолькмар, мы ничего не можем сделать». И добавил: «Поберегите свою ярость для турок. Они будут стоять тут еще много дней». И мой господин граф Фолькмар, взяв себя в руки, скрылся в засаде со своими людьми. Когда день пошел на вторую половину, Гюнтер всего с сорока рыцарями сделал вылазку, и турки, решив одержать верх над ними, пустились в погоню. Когда их ряды окончательно смешались, мой граф Фолькмар дал сигнал, и мы обрушились на турок, пройдясь по ним, как жатва смерти по осенним полям; мы убивали их и убивали до конца дня, а когда спустилась ночь, мы убедились, что потеряли лишь нескольких человек, но уничтожили бессчетное количество неверных. Полный сострадания к мучениям леди Матильды и ее прекрасной дочери, я сам взял булаву и, как все прочие, убивал и убивал».