данная сага. Отсчет времени начинается, собственно, с момента воцарения конунга и завершается вместе с его кончиной, после чего наступает время другого конунга. Время воспринимается не как непрерывный континуум, но в виде отрезков, длительность каждого из коих определяется протяженностью правления отдельных монархов. Подобная внутренняя хронология явно представлялась автору саги — исландскому ученому мужу (ибо функции историков Норвегии традиционно выполнялись исландцами) — вполне достаточной и даже единственно возможной; нужно полагать, что так это воспринималось и читателями или слушателями. В ходе повествования составитель саги упоминал, на каком году правления конунга — ее героя — произошли те или иные события.

Если не ошибаюсь, единственным исключением является «Сага о Сверрире», в заключительной главе которой автор указывает дату кончины этого конунга. Нетрудно видеть, что в финале саги, содержащем итоговую характеристику Сверрира — выдающегося монарха, который одолел всех своих врагов и положил конец длительной и кровавой междоусобице, сотрясавшей Норвегию на протяжении нескольких поколений, — он фигурирует отчасти в облике святого. Возможно, как раз по этой причине здесь автор саги — исландский аббат Карл Ионсон — счел наиболее уместным вспомнить о христианском способе летосчисления. Но не симптоматично ли то, что в данном случае датировка ошибочна: в саге указан 1215 г., тогда как на самом деле Сверрир скончался в 1202 г., и это уточнение уже давно утвердилось в исторической науке? Остается неясным, что здесь имело место — огрех переписчика либо ошибка ученого автора, но вполне возможно, что причиной неверной датировки явилась как раз непривычка исландских сагописцев прибегать к христианскому летосчислению[546].

Повторяю, это — исключительный случай, лишь подтверждающий общее правило — давать датировку истории Норвегии в IX–XIII вв., используя хронологические вехи жизнеописания монарха. История начинается с его воцарения, и, соответственно, отсчет времени в каждой саге — самостоятельный.

Второе обстоятельство непосредственно вытекает из вышеприведенного. Как мне представляется, использование одной лишь внутренней хронологии жизни конунга коренилось в некоторых особенностях коллективного сознания исландцев и норвежцев: исторические судьбы Норвегии теснейшим образом были переплетены с жизнью конунга. Благополучие страны определялось благополучием правителя. По-видимому, есть основания говорить не только об антропоморфности времени, но и о его, sit venia verbo, «конунгоморфности».

В доказательство существования подобной тесной внутренней связи жизнедеятельности короля с положением подвластного ему народа можно привести свидетельства, содержащиеся в сагах, которыми открывается «Круг Земной» — наиболее полный и авторитетный свод королевских саг (его составление традиционно приписывается Снорри Стурлусону, крупнейшему сочинителю и политическому лидеру Исландии первой половины XIII столетия). В «Саге об Инглингах», излагающей историю древних правителей скандинавского Севера, в частности, приведена легенда о том, как поступили свей (т. е. шведы) с конунгом Домальди, во время правления которого страну постигли неурожай и голод. Потребовались жертвоприношения, необходимые для восстановления благополучия: в первый год были принесены в жертву домашние животные, но это не помогло; на второй год последовали человеческие жертвоприношения — со столь же малым успехом; и тогда, на третий год, свей собрались и, по решению предводителей, принесли в жертву своего конунга, ибо, как они верили, в нем-то и коренился источник всех бед[547]. Сообщение это, разумеется, легендарно. Однако, с моей точки зрения, важно не соответствие этого рассказа исторической реальности, а умонастроение автора саги, опиравшегося здесь, как и в других случаях, на поэму IX в. «Перечень Инглингов», сочиненную скальдом Тьодольвом.

Неразрывная связь процветания страны с персоной ее правителя и, соответственно, невзгод, постигших народ, с негативными особенностями и поступками конунга не вызывала сомнения у современников. Как сказано в поэме Тьодольва, свей принесли конунга в жертву til ars. Аг значило и «урожай», «плодородие», и «год», и в переводах этой саги, естественно, говорится о том, что свей принесли конунга в жертву «ради урожая». Однако существенно не упускать из виду, что это деяние интерпретировалось как определенный способ воздействия на время, на его ход и главное — на его качественное содержание[548].

Здесь нужно отметить, что и другой древнеисландский термин, который использовался для описания времени, — öld — в свою очередь, мог обозначать как эпоху в истории, так — в поэтических текстах — и род человеческий, людей. Следовательно, время мыслилось не в качестве абстракции, но как человеческая жизнь.

Мысль о непосредственной связи между конунгом и ходом времени с предельной ясностью выражена в другом сообщении той же саги — в повествовании о жизни и смерти уппсальского конунга Ауна. Дабы продлить свою жизнь, этот конунг приносил Одину — высшему языческому божеству — одного за другим своих сыновей. Эти жертвы каждый раз вознаграждались продлением его жизни на 10 лет. Всего Аун заклал Одину девятерых своих сыновей и тем самым продлил собственную, ставшую бесполезной жизнь. Под конец он уже не мог двигаться, впал в младенческое состояние и сосал рожок. Когда Аун вознамерился принести в жертву своего последнего, десятого сына, его подданные воспротивились, и он, наконец, умер.

В следующей саге «Круга Земного» — «Саге о Хальвдане Черном» — повествуется, среди прочего, о расчленении тела этого любимого народом конунга непосредственно после его смерти. Этот государь, пока он правил, приносил удачу и благосостояние своему народу, и поэтому свей решили разделить его останки на части, с тем чтобы похоронить их в каждом из четырех фюльков — отдельных областей страны. Сакрально-магической природой конунг, как они верили, обладал и при жизни, и после ее завершения[549].

Фактор времени явно или латентно присутствует в приведенных отрывках из «Круга Земного». Персона конунга оказывает воздействие на время, теснейшим образом с ним связана, а потому его смерть может принести с собой изменения в качественной наполненности времени. Нельзя не подчеркнуть также и то, что в центре повествования скальда Тьодольва, равно как и «Саги об Инглингах» всякий раз оказывается, собственно, не жизнь и деяния того или иного конунга, но его смерть. Создается впечатление, что именно кончина государя воспринималась в качестве самого значительного, может быть, даже решающего момента истории его правления. Нередко обстоятельства смерти конунга могут быть истолкованы как жертвоприношение[550]. Но, повторяю, центр тяжести перенесен с жизни на смерть, и причина, как думается, коренится в том, что это смерть конунга.

Сообщения «Круга Земного» относятся скорее к миру воображения, нежели к практической жизни. Но здесь вспоминаются положения норвежского права XII–XIII вв., которые определяют сроки действенности имущественных и других правовых соглашений как «время жизни трех конунгов»[551].

Проще всего списать упомянутые сейчас явления на скандинавскую экзотику. Но, по моему убеждению, допустим и иной ход мыслей. Особенности древнеисландской словесности таковы, что они приоткрывают завесу, каковой от взора современного исследователя почти полностью сокрыты существенные черты средневекового менталитета, так или иначе имевшие место не на одном только Севере. Как