безграничного счастья. Уже сегодня мы встретимся. Уже сегодня он окутает меня нежностью, как облаком, заставит трепетать каждую жилку в теле. С ним любое место становится раем покоя и грез». Переворачиваю лист и из него выпадает картинка — изображение звездного неба с луной. Подарок Мейсона. Я держу её и припоминаю девятнадцатое августа. «Когда я увидел эту открытку среди почтовых марок, то подумал о тебе…» — с улыбкой говорил он мне, когда мы прогуливались после посещения Центра искусств королевы Софии. Это музей, который входит в «Золотой треугольник искусств» совместно с музеями Прадо и Тиссена-Борнемиссы. Я и не хотела оказаться там, но Мейсон знает, как интеллектуально можно развлечься и отвести хандру в сторону. Какой невнимательной я была, не замечая, что его действия были продиктованы влюбленностью. А я-то еще думала, как-то быстро он забыл «Мэрилин Монро». Он влюбился в меня, потому что я была ею. И в маске, и без маски я привлекла его. Кем бы я ни была, я «зацепила» его сердце. Чем не сюжет для новой прозы?

Я вздыхаю, а в ушах слышится его пронзительный голос, рычащий слова боли… Страдание Мейсона касается меня, как бы ни было заворожено мое сердце любовью к одному человеку. Он неверно истолковал мое отношение к нему и, естественно, узнав о неразделенной любви, удручен и страшно зол. Я не оправдываю себя, так как позволила скрыть правду.

Растревоженная минутами нотациями совести, чувствуя, как бес грызет мою душу, выплеснув свои извинения строками, я выкладываю стихотворение на свою социальную страничку и направляю ему стих в личные сообщения, написав после него тысячу слов извинений, которые — я понимаю — не стоят прощения. «Надеюсь, что когда-нибудь его чувства ко мне позволят ему простить меня…» Душу охватывает лирическое состояние.

* * *

Разбуженное сердце трепещет от чувства

Разбуженное сердце не дремлет в тишине ночной,

Провалившись в омут безрассудства

Оно тлеет в котле от любви роковой.

Влюбленное сердце не спрячешь в подвале,

Влюбленное сердце пылает, как зарница,

Даже если его жестоко предали,

Оно не уйдет к другому, как блудница.

Любящее сердце никогда не стареет,

Любящее сердце покорно половинке второй,

И в самый лютый холод оно отогреет,

Упав на коленях, молясь со слезой.

Страдающее сердце стонет от боли,

Страдающее сердце не может дышать.

Его посадили в темницу, в него иглу прокололи,

Заставили струны безнадежно умирать.

Разбитое сердце раздроблено на мелкие кусочки,

Разбитое сердце ничем не починить,

Погибли его душевные огонечки,

В равнодушии оно не в силах больше простить.

Не губите сердце чужое,

Если оно вам не нужно,

Не ломайте вы его, живое,

Не будьте так бездушны!

Набираю ему, но он не отвечает, и иду завтракать, когда на часах уже 13–00. У Мэри сегодня день рождения и Анхелико с Армандо и Даниэлем уехали в цирк. Я не составила им компанию и ранним утром сонным голосом вскрикнула, что не поеду, мысленно сообразив, что нужно быть морально готовой к обеду с отцом, который не выходит у меня из головы, и Джексоном. Джексон говорил, что предупредит о времени нашей встречи, но от него до сей поры нет никаких сообщений. «Может, еще спит? Сладко спит». Зевая, ставлю чайник и тянусь к пульту, чтобы отключить телевизор, оставленным включенным Армандо. В моей жизни и так хватает своих новостей, чтобы еще слушать чужие. Я прикладываю палец к выключателю, как через меня проходят слова: «Джексон Моррис, славящийся процветающей фирмой «Счастье равно Успех», обвиняется в фальсификации документов и задержан…»

Меня переворачивает изнутри. Что-то обрывается, что-то падает в груди, вызывая сильнейшее сердцебиение. Стою, тупо глядя вперед, в одну точку, заледеневшая до бесчувствия, бледнея мертвенной бледностью, переламываясь надвое. Я ничего не слышу, лихорадочно моргающими глазами видя в телевизионной коробке, как двое мужчин надевают на сопротивляющегося наручники и один из них приказывает: «Держите его крепче». Нет. Такого не может быть. Острая внутренняя реакция распространятся по всему телу и сжимает сердце в клочок. Резкое головокружение затмевает чёткость мира, что я едва ли удерживаюсь, но не даю себе полностью заплыть в пространстве и лишиться рассудка. Я стою на месте, а кажется, что мечусь от одного края комнаты к другому, решая, что делать, куда бежать за помощью, да и к кому.

«Милана у тебя выбора нет, как идти к одному человеку… Как бы ты не мешкалась, он единственный, кто подскажет, что делать».

«Сделай плевок на гордость и обиды. Речь идёт о твоём втором сердце». Мгновенно сменив домашнюю одежду на уличную, я выметаюсь в бешеном порыве, сбегая во весь опор.

Через полчаса, растерянная, с мокрыми глазами, тряской в ногах и руках, я в быстроте пытаюсь распахнуть дверь квартиры, ворочу ключами, то так, то сяк, но руки так не слушаются, что я начинаю плакать от бессилия, что не могу сделать самое простое. Смотрю сквозь пелену, что замок отворяется с другой стороны и усматриваю в дверях отца, бледного, в руках с газетой. Две глубокие морщины, пересекающие его лоб, стали еще глубже. Сотрясаюсь лихорадочной дрожью, боясь шагнуть. Поймав себя на мысли, что стою, теребя пальцами край рубашки, я сглатываю и… мгновение — страшно взволнованная я лечу навстречу, пальцы дрожат, что сумочка вылетает из рук. Я падаю отцу на грудь и рыдаю.

— Папа, пожал… пожалуйста… помоги… Папа…

Прижимая меня к себе костлявыми руками, он заговаривает напуганным голосом:

— С чем помочь? Что? Говори, что?

Я отслоняюсь, плача, и сажусь на пол, не прекращая рыдать. Разъедаемая новостью, я и не знаю, как сказать о ней. Отец, примостившись рядом, пытается вытащить из меня хоть слово, и я вижу, как он сильно взволнован.

— Пап, — поднимаю глаза на него, — Джексона задержали. Он в тюрьме. — Словами, как ножом, режу по груди.

Отец бросает газету и делает страшные глаза.

— Как? Не может быть!

— Я тоже не верила, но эта новость везде. Пап, но ты же понимаешь, что он не виноват. Его кто-то подставил! — скулю я, говоря с такой уверенной выразительностью.

Замерев в раздумье, он не подаёт ответа.

Ухватив и тряся его за руку, я молю, упорствуя на своем:

— Папа, не молчи, сделай что-нибудь. Мы должны его вытащить оттуда. — Я смотрю в самые глаза, не сдерживаясь в эмоциях: — Я не знаю, что с собой сделаю, если он там останется. Но он же невиновен. Я знаю, я твёрдо знаю это.

Он притягивает меня к себе, обнимает и целует лоб с