Мао Цзэдун, слушая Молотова, менялся в лице. Легкая улыбка сменилась холодностью, затем презрением и наконец даже гневом.

Сталин добавил: «Таким образом, мы сбились с шага. Пошли не в ногу, а это ослабляет наши силы. Я полагаю, что все мы должны держать слово, тесно взаимодействовать, идти в ногу, только так мы будем сильны».

Тут Сталин посмотрел на Мао Цзэдуна и увидел, что тот весь кипит от возмущения и гнева; и тогда Сталин улыбнулся и дружелюбно сказал: «Товарищ Мао Цзэдун, впереди еще много времени; у нас будет еще очень много случаев и возможностей, когда мы будем взаимодействовать, сотрудничать. Пусть нынешний случай окажется только первым неудачным блином, давайте извлечем из этого опыт и уроки, усилим наше сотрудничество в дальнейшем. Именно это мы и должны сделать. Хотя в нынешнем случае нет ничего экстраординарного, однако мы все-таки действовали не в соответствии с первоначально определенным планом, мы сбились с ноги. Таким образом мы предоставили врагу возможность найти щель, которую он может использовать».

Мао Цзэдун только курил, глубоко затягиваясь. Он не произнес ни слова. Он был суров и холоден. Хотя Сталин улыбался и говорил, увещевал, на лице Мао Цзэдуна не было и тени улыбки, он не пошел навстречу ни в чем, он не выдавил из себя ни единого слова.

Чжоу Эньлай выступил с пояснениями и разъяснениями. Он сказал, что Китай поступил таким образом исходя из исторического опыта. В прошлом очень хорошие результаты давал именно такой метод разоблачения измышлений Коммунистической партией Китая. Так она поступала и в отношении гоминьдановского правительства Чан Кайши, и в отношении японского империализма, и даже в отношении опубликованной Государственным департаментом США Белой книги. В 1949 г. Госдепартамент США опубликовал Белую книгу, а КПК тогда раскритиковала ее в документе, подписанном редакцией агентства Синьхуа. Спрашивается, почему нельзя было применить тот же самый метод при критике измышлений Ачесона?

Сталин, слушая его, отрицательно качал головой.

Разъяснения Чжоу Эньлая результата не дали. Когда же Чжоу Эньлай увидел, что Мао Цзэдун занимает все те же позиции и ни в чем не идет на уступки, он тоже стал суров и серьезен, он тоже по-прежнему ни в чем не уступал. Он был сдержан и немногословен, держался твердо.

Мао Цзэдун сидел рядом с ним; он ничего не опровергал, но ничего и не разъяснял. В глубокой задумчивости он курил одну сигарету за другой.[314]

О чем мог думать Мао Цзэдун? Совершенно очевидно, что молчание было с его стороны приемом, показывающим, что принципиальные позиции и подходы сторон к поднятому вопросу настолько различны, что тут не о чем и говорить. Каждая из сторон должна была, по мысли Мао Цзэдуна, задуматься над тем, что происходит и как она себя ведет, а также о том, в чем состоит принципиальный подход к такого рода вопросам со стороны партнера.

Мао Цзэдун исходил из того, что в данном случае Молотов выражал мнение Сталина, который, безусловно, изложил Молотову свои соображения перед этой беседой, и они распределили роли, высказывая одну и ту же принципиальную позицию.

Замысел Сталина был вполне очевиден. Он решил воспользоваться формальным поводом, когда Мао Цзэдун действительно отступил от прежней договоренности. Таким образом, представился случай, имея определенные и даже неопровержимые доказательства, упрекнуть Мао Цзэдуна в том, что он не держит слова, а это было, конечно, недопустимо в отношениях Сталина и Мао Цзэдуна.

Более того, Сталин был намерен упрекнуть Мао Цзэдуна в том, что тот не держит слова, не только и не столько из-за того, что Мао Цзэдун хотел просто по форме поступить по-своему, проявить, так сказать, формальную самостоятельность, но и, и это главное, Сталину было необходимо бросить упрек Мао Цзэдуну именно в связи с тем, что он, по сути дела, отходил от того, что Сталин считал принципиальным сразу в нескольких отношениях.

Во-первых, слово Сталина должно было быть законом в его лагере. Во-вторых, с точки зрения классового подхода, ленинского или даже ленинско-сталинского, да и маоцзэдуновского подхода к вопросам, следовало в сфере мировой политики на первое место ставить классовую солидарность (а не национальные интересы, хотя, по существу, Сталин хотел заставить Мао Цзэдуна согласиться с его подходом, в то время как Мао Цзэдун в перспективе хотел не только быть целиком и полностью самостоятельным, но и подчинить себе национальные интересы России) и выступать единым фронтом перед лицом классового врага, не давать этому врагу никаких оснований рассчитывать на то, чтобы найти трещину между классово едиными союзниками, СССР и КНР, Сталиным и Мао Цзэдуном.

В-третьих, Сталин исходил также из того, что Мао Цзэдун на протяжении ряда лет неоднократно, если не постоянно, предпринимал усилия для того, чтобы найти общий язык с американцами, в том числе и во время гражданской или внутренней войны против Чан Кайши в континентальном Китае, чтобы отмежеваться от Сталина и СССР, от ВКП(б) в области международных отношений, чтобы показывать, что он, Мао Цзэдун, ни в коем случае не будет всегда и во всем выступать на стороне Сталина и идти следом за Сталиным при решении вопросов на мировой арене. А это, с точки зрения Сталина, было тройным предательством или попыткой тройного предательства: предательством классовой ленинско-сталинско-маоцзэдуновской точки зрения, предательством лично Сталина, предательством общих интересов России и Китая.

Сталину представлялось, что в данном случае он наконец впервые за все уже довольно продолжительное время визита Мао Цзэдуна в СССР получил возможность заставить Мао Цзэдуна признать свою ошибку и признать верховенство Сталина.

Ведь ситуация сложилась таким образом, что любые слова Мао Цзэдуна в ответ на упреки Сталина и Молотова могли создать прецедент признания КПК, КНР, Мао Цзэдуном ошибки, а следствием этого могла стать необходимость и в дальнейшем действовать исключительно по воле Сталина.

Мао Цзэдун предпочел выбраться из ловушки, расставленной Сталиным, весьма необычным путем. Он как бы испарился, вышел из игры; он просто сидел и молчал с отсутствующим видом; на некоторое время Мао Цзэдун, физически или материально продолжая находиться в одном помещении со Сталиным, Молотовым, Чжоу Эньлаем и Ши Чжэ, духовно исчез, дух его унесся за пределы сталинского кабинета в Кремле; Мао Цзэдун, по сути дела, не участвовал в беседе со Сталиным с того самого момента, как только Сталин и Молотов выдвинули свои упреки в его адрес. (Вообще говоря, такой прием в своей политической карьере Мао Цзэдун использовал неоднократно; тем самым он хотел лишить оппонентов возможности в последующем утверждать, что Мао Цзэдун как-то реагировал на обвинения в его адрес; в дипломатической практике это соответствовало отказу принимать ноту или заявление партнера; Мао Цзэдун молчал, как у нас иногда говорят, как партизан на допросе.)

У Мао Цзэдуна был свой взгляд на случившееся. Этот взгляд в принципе расходился с пониманием вопроса Сталиным.

Мао Цзэдун полагал, что он представляет великую партию – КПК, независимое и суверенное государство – КНР. И эта партия, и это государство, с его точки зрения, ни в чем не были ниже, чем ВКП(б) и СССР, да если уж говорить начистоту, то даже и превосходили их, хотя прямо и громко говорить тогда об этом время, по его мнению, просто еще не пришло и не созрело. Однако на практике Мао Цзэдун стремился в ходе своих встреч со Сталиным в 1949—1950 гг. всеми возможными способами утверждать именно принцип независимости и равенства, а по сути дела, отдельности в отношениях правящих политических партий в СССР и в КНР и этих двух государств. Сталину это не нравилось прежде всего потому, что Мао Цзэдун «отделялся» от него там, где речь шла, с точки зрения Сталина, о противостоянии общему противнику или классовому врагу; далее Сталину не нравилось, что при этом Мао Цзэдун был намерен, используя заинтересованность СССР в мирных и дружественных отношениях с КНР, «доить» нашу страну, постепенно изыскивая пути к налаживанию связей с классовым противником, причем таких связей, которые могли привести к союзу США и КНР против СССР.