Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Адвокаты со своей стороны не могут увлекаться серьезным реформами, задевающими привычный для них кодекс и обязывающими изменить легальную метафизику, не говоря уже про то, что эти реформы, расширяя закон и ускоряя судебную процедуру, уменьшили бы их доход. Поэтому-то мы видим, что во Франции именно адвокаты противятся представительству меньшинства, пересмотру конституции, закону о разводах и прочему.
Затем, привыкнув с одинаковым апломбом защищать и правого и виноватого, адвокаты, особенно криминалисты, перестали отличать добро от зла; вооружившись голыми формулами и пустыми фразами, они играют ими с парламентской трибуны, чем приобретают влияние, крайне опасное для государства и даже для них самих, так как рано или поздно вызовут реакцию и в свою очередь попадут в число угнетаемых каст.
В своей прекрасной книге Дзанарделли одобряет распоряжение французского Совета адвокатов (Conseil de l’Orare), по которому последним, во избежание столкновения интересов, воспрещается занимать места директоров в промышленных обществах и в администрациях железных дорог; но насколько же важнее было бы воспретить им участие в представительстве, так как, состоя в роли законодателей, они могут быть обвиняемы в проведении таких законов, которыми впоследствии станут пользоваться ради личной выгоды.
Дзанарделли сам соглашается, что если в гражданском процессе адвокатам не дозволено защищать неправое дело, то в уголовном они именно защищают виновных. Но если так, то не ясно ли, что люди, призванные профессиональным долгом к возможному обелению черного, притом не в пользу общества, а против него, будут поступать таким же образом и во всех других вопросах, когда дело коснется их интересов? Не ясно ли, что если они даже и не станут преднамеренно кривить душой, то постоянные сношения с преступниками поневоле предрасположат их в пользу последних в силу того чувства, которое заставляет добрых людей интересоваться судьбой ближних, особенно страдающих? Тем более что заступничество в данном случае будет им стоить только нескольких громких фраз или простой подачи голоса, причем их болезненная и вредная жалостливость может быть прикрыта возвышенными принципами или такой глубокой метафизикой, которая и самому автору мало понятна, а уж толпе и подавно. Полагая, однако же, что эта метафизика основана на великих и сложных соображениях, уму простого смертного недоступных, толпа ей покорно подчиняется и будет подчиняться до тех пор, пока горькие плоды сладких слов не заставят ее закусить удила.
Внося повсюду предубеждение в пользу преступников и приученную к обязательной фальсификации мысль, адвокаты являются весьма вредным элементом при законодательной работе. Они не дозволяют вводить в кодекс и в практику самые необходимые реформы, если последние нарушают их интересы. К этому надо прибавить, что благодаря своему влиянию в качестве министров или депутатов они оказывают такое давление на чиновников (особенно если последние сменяемы), что окончательно парализуют их деятельность. Кто не видал неоднократно, как могучие влияния приостанавливали процессы, в которых могло бы вытисниться что-нибудь неблагоприятное для обвиняемого? Иногда по отношению к главным преступникам отменялись даже приговоры, тогда как менее виновные, но не имевшие особого покровительства или талантливых защитников соучастники несли всю тяжесть наказания.
Правда, мы видели адвокатов-криминалистов, которые, сделавшись министрами, стояли на высоте своего призвания, но не ясно ли, что с их стороны это было геройским подвигом? Не очевидно ли, что требовать такого подвига значит рассчитывать на исключение, а не на правило?
Адвокатократия опаснее клерикалократии старых времен, потому что она всюду незаметно проникает и все поглощает. Она теперь завладела и флотом, и сельским хозяйством, и народным просвещением, то есть совершенно чуждыми для нее областями.
Можно ли поэтому верить, что она допустит правильное и беспристрастное применение правосудия, в вопросах которого она более компетентна, но зато и более самовластна? Да и какое может быть правосудие там, где, с одной стороны, всякими ухищрениями сглаживают дорогу преступлению, а с другой – обезоруживают естественных его противников, агентов администрации? И как же будет государство жить без правосудия?
Все сказанное относится к адвокатам-криминалистам, но для того чтобы достичь цели, следовало бы ограничить и цивилистов. Я даже думаю, что в интересах общего блага хорошо бы было высокими пошлинами и строгими экзаменами затруднить доступ к адвокатуре, чтобы тем уменьшить и без того слишком большое количество неудачников, становящихся плохими политиканами.
Вот тогда законодательный фурор ослабнет. Тогда мы, может быть, сконцентрируем наши силы и нашу энергию на хорошем, умелом приложении законов уже существующих, потому уже хороших, что они стары, испытаны, вошли в нравы. Пора прекратить манию вечной переделки законов, которая влечет за собой одно только непредвиденное последствие – сопротивление тех, которые должны бы этим законам подчинятся.
12) Всеобщая подача голосов. Всеобщая подача голосов, согласно современному течению, призвана к тому, чтобы уравнять представительство классов. Но так как всякая партия обставляет ее согласно своим собственным желаниям и выгодам, то недостатки всеобщего голосования будут превосходить его достоинства, по крайней мере до тех пор, пока не поднимется уровень образования народа и его политическое развитие.
Опасна в данном случае не тирания большинства, потому что на деле всегда господствует небольшая кучка, а скорее то обстоятельство, что всеобщая подача голосов затирает честные характеры и высокие интеллекты, предавая народ в руки лжеапостолов, о гибельном влиянии которых мы говорили выше. На одного Наполеона, на одного Перикла в народе приходится сотня Клеонов{…приходится сотня Клеонов… – Клеон – афинский политический деятель V века до н. э., обвинитель Перикла на судебном процессе, после смерти Перикла стал наиболее влиятельным лицом Афин, но не добился при жизни сколько-нибудь значительных достижений.}, сотня Маратов или сотня Буланже. Между тем нужно, чтобы высокий интеллект и честный характер господствовали или по крайней мере пользовались наибольшим влиянием.
Только разум, как справедливо говорит Эрскин Мэй, может обеспечить свободу; народ беспочвенных мечтателей всегда будет рабом. Только одна просвещенная деятельность улучшает социальное положение народа, делает труд его плодотворным, обогащает нацию; только она может создать новые общественные классы, объединенные общими интересами, и совершенно изменить строй государства.
Если всеобщая подача голосов, обусловливающая преобладание количества над качеством, числа над достоинствами, и может решить некоторые важные вопросы, доступные простому здравому смыслу, вроде, например, установления некоторых налогов и прочее, то она поведет к крупным ошибкам в тех случаях, когда для решения вопроса требуется высокое развитие, сильный ум, широкие познания.
Надо добиваться процветания и благосостояния народа, а не власти большинства. Между тем первое несовместимо с
