Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я думаю, что я поступил правильно: разве можно убивать детей?
От волнения он не мог продолжать. Он понимал, как много он своей властью поставил на карту, пропустив такой единственный для убийства случай: он не только рискнул собой – он рискнул всей организацией. Его могли арестовать с бомбой в руках у кареты, и тогда покушение откладывалось бы надолго. Я сказал ему, однако, что не только не осуждаю, но и высоко ценю его поступок. Тогда он предложил решить общий вопрос: вправе ли организация, убивая великого князя, убить его жену и племянников? Этот вопрос никогда не обсуждался нами, он даже не поднимался. Каляев говорил, что если мы решим убить всю семью, то он, на обратном пути из театра, бросит бомбу в карету, не считаясь с тем, кто будет в ней находиться. Я высказал ему свое мнение: я не считаю возможным такое убийство».
Сама по себе ситуация, описанная Савинковым (если, конечно, он все это не придумал позже, когда писал мемуары), типична для революционеров той эпохи: мораль, человечность приходила в противоречие с целями и идеалами революционной борьбы. Бомбисты заведомо считали себя смертниками, но они знали, что, помимо ненавистных им сановников и генералов могут пострадать и посторонние, невинные люди. В большинстве случаев они шли на эти жертвы. Вспомним Степана Халтурина, который в 1880 году заложил бомбу в Зимнем дворце с тем, чтобы подорвать столовую, в которой обедал император Александр II, и при этом сознательно шел на убийство нескольких десятков солдат охраны, казарма которых находилась между подвалом, в котором Халтурин заложил бомбу, и этажом с царской столовой. В итоге взрыв прогремел раньше, чем опоздавший царь вошел в столовую, а в казарме под ним был просто ад: месиво из останков одиннадцати убитых, обломков мебели и более полусотни покалеченных. В конечном счете Каляев был готов убить вместе с великим князем и его семью при условии, если организация это прикажет сделать и тем самым возьмет всю моральную ответственность на себя. Кажется, что это был принципиальный момент: воля партии (организации) важнее воли и совести отдельного человека, что и проявилось со всей яркостью впоследствии.
Четвертого февраля 1905 года Каляеву таки удалось успешно завершить свое дело:
«Против моих забот, – пишет он в одном из писем к товарищам, – я остался 4 февраля жив. Я бросал на расстоянии четырех шагов, не более, с разбега, в упор, я был захвачен вихрем взрыва, видел, как разрывалась карета. После того как облако рассеялось, я оказался у остатков задних колес. Помню, как в меня пахнуло дымом и щепками прямо в лицо, сорвало шапку. Я не упал, а только отвернул лицо. Потом увидел в шагах пяти от себя, ближе к воротам, комья великокняжеской одежды и обнаженное тело… Шагах в десяти лежала моя шапка, я подошел, поднял ее и надел. Я оглянулся. Вся поддевка моя была истыкана кусками дерева, висели клочья, и она вся обгорела. С лица обильно лилась кровь, и я понял, что мне не уйти, хотя было несколько долгих мгновений, когда никого не было вокруг. Я пошел… В это время послышалось сзади: “Держи! Держи!” – на меня чуть не наехали сыщичьи сани и чьи-то руки овладели мною. Я не сопротивлялся…»
Кровавое воскресенье вызвало массовые забастовки, восстания и мятежи в армии и флоте, вынудило царя вернуть к власти Витте. Его роль резко возросла после того, как он в августе 1905 года заключил мирный договор с японской делегацией в США, на рейде города Портсмут. И хотя Россия потерпела поражение, лишилась половины Сахалина, для Витте этот мир стал личной победой. А. А. Гирс, чиновник МИДа, записал в своем дневнике:
18 августа. Сергей Витте махнул из Портсмута нижеследующую телеграмму на имя государя: «Всеподданнейше доношу Вашему императорскому величеству, что Япония приняла Ваши требования относительно мирных условий и, таким образом, мир будет восстановлен благодаря мудрым и твердым решениям Вашим и в точности согласно предначертаниям Вашего величества. Россия останется на Дальнем Востоке вовеки. Мы приложили к исполнению Ваших приказаний весь наш ум и русское сердце; просим милостиво простить, если не сумели сделать большего». Поистине стиль боярских времен Иоанна Грозного! Тут все: и верноподданничество, и лесть, и патриотические возгласы, и указания собственных заслуг, но преобладает дух одного из сыновей Ноя…
15 сентября. Сергей Витте возвращается в Петербург, увенчанный всякими лаврами, под гимн хвалебных отзывов, расточаемых по его адресу всей Европой. Наши сановники встретят его завтра не без трепета тем более, что он примет немедленное участие в рассмотрении отложенного до его возвращения вопроса о безотлагательном учреждении министерского кабинета. Государь и боится, и не любит Витте, а последний в силу вещей является естественным и пока единственным кандидатом на должность российского премьера. Воображаю, какие пойдут интриги в наших высших сферах.
Вернувшийся в Россию в середине сентября, Витте занялся подготовкой ставшего знаменитым Октябрьского манифеста, даровавшего народу свободы и провозгласившего выборы в Государственную думу. Семнадцатое октября 1905 года стало переломной датой в истории России. В тот день Николай записал в дневнике:
17-го октября. Понедельник. Годовщина крушения (в Борках. – Е. А.). Подписал манифест в 5 час. После такого дня голова стала тяжелой, и мысли стали путаться. Господи, помоги нам, усмири Россию.
Примечательно, что старший из членов династии, великий князь Николай Николаевич, в напряженные дни 1905 года вопреки присяге принял невероятно смелое и ответственное решение: он запретил всем членам семьи Романовых – офицерам участвовать в подавлении восстания.
Колебания и мучения государя понять тоже можно – до этого часа во всем он слепо следовал тем идеям, которые в юности внушили ему отец Александр III и учитель К. П. Победоносцев. Он был убежден, что России не нужны никакие парламентские формы правления, что общественные отношения патриархальны: «царь-отец» непосредственно общается со своим народом-«детьми». В учетной карточке всеобщей переписи 1897 года он назвал себя «землевладельцем» и «хозяином земли русской» (императрица же Александра Федоровна написала в своей: «хозяйка земли русской») и был убежден, что только одна его фраза «Такова моя воля» способна решить самые сложные проблемы. Несоответствие таких архаичных взглядов реальной политической обстановке в стране в конечном счете и привело Николая II, а вместе с ним и Россию, к катастрофе. Но в октябре 1905 года выхода у него не было. Тогда он писал доверенному человеку, генералу Д. Ф. Трепову: «Да, России даруется конституция. Немного нас было, которые боролись против нее. Но поддержки в этой борьбе ниоткуда не пришло, всякий день от нас отворачивалось все большее количество людей, и в конце концов случилось неизбежное»…
Через два дня после оглашения Манифеста 17 октября Витте стал премьерминистром и представил программу реформ, которая сочетала как жесткие меры по подавлению революционных выступлений, так и попытки договориться с либералами. Благодаря усилиям Витте в 1906 году Россия смогла получить большой заем, который позволил стабилизировать экономическую ситуацию в стране. По мере спада революционного движения потребность в Витте у императора отпала, и весной 1906 года государь отправил Витте в отставку. Сделал он это с облегчением, ибо не мог простить ему свой страх и унижение, испытанные в 1905 году. И даже через 10 лет, когда Витте умер, царь не скрывал своей радости и единственно обеспокоился тем, как бы заполучить мемуары Витте. Но их автор хорошо знал нравы своей страны и благоразумно спрятал рукопись за границей.