«Отлично, — ответил тогда Уолтер. — Это мне и нужно». Когда он пересказал эту часть разговора жене, она воскликнула: «О, чудесно!» — и они на радостях переехали в дорогую квартиру, расположенную на одной из Восточных Шестидесятых улиц. А в последнее время, когда он стал возвращаться домой с совершенно измученным видом, мрачно заявляя, что не знает, долго ли еще продержится, жена запрещала детям его беспокоить («Папа сегодня очень устал»), приносила ему что-нибудь выпить и утешала его — деликатно, по-женски стараясь подбодрить, изо всех сил пряча страх и даже не догадываясь или не показывая виду, что ее муж — хронический, патологический неудачник, странноватый мальчишка, наслаждающийся ощущением краха. Но самый потрясающий — вдруг пришло ему в голову, — действительно потрясающий факт состоит в том, что он сам никогда прежде не рассматривал свою жизнь в этом ключе.

— Уолт!

Дверь его ячейки распахнулась, и в проеме появился Джордж Кроуэлл; начальнику явно было неловко.

— Зайдете на минуту ко мне в кабинет?

— Конечно, Джордж.

Уолтер вслед за ним покинул свою ячейку и прошел через весь этаж, спиной чувствуя многочисленные взгляды. Только сохраняй достоинство, твердил он себе. Главное — сохранять достоинство. Дверь закрылась у них за спиной, и они оказались один на один в ковровой тиши кабинета Кроуэлла. Вдали, ниже на двадцать один этаж, раздавались автомобильные гудки; кроме них, слышно было только дыхание подчиненного и начальника, скрип ботинок последнего, когда он направился к своему столу, и взвизг вращающегося стула, когда он сел.

— Возьмите стул, Уолт, — сказал Кроуэлл. — Сигарету?

— Нет, спасибо. — Уолтер присел и крепко зажал ладони между колен.

Начальник закрыл портсигар (сам тоже не стал курить), отодвинул его в сторону и подался вперед, положив руки плашмя на стекло, которым была покрыта столешница.

— Знаете, Уолт, давайте я скажу вам прямо как есть, без обиняков, — произнес Кроуэлл, и последние капли надежды мгновенно улетучились; как ни странно, Уолтер все равно испытал потрясение. — Видите ли, мистер Харви и я… В последнее время нам обоим казалось, что вы не совсем ориентируетесь в том, чем мы здесь занимаемся, и мы оба, к большому нашему сожалению, пришли к выводу, что для всех нас — и для вас, и для нас — лучше всего будет, если мы с вами распрощаемся. Поверьте, Уолт, — поспешно добавил он, — это никак не связано с вашими личными качествами. Просто у нас очень специальная, узкая область работы, и, конечно, далеко не все могут выполнять ее на самом высоком уровне. И вам, Уолт, как нам кажется, было бы намного лучше в другой организации, которая бы больше соответствовала вашим… способностям.

Кроуэлл откинулся на спинку стула. Когда он оторвал руки от поверхности стола, на стекле остались два четких серых влажных отпечатка — будто их скелет оставил. Уолтер смотрел на них как зачарованный, пока они, подсыхая, не съежились и не исчезли.

— Что ж, — произнес он, подняв наконец взгляд, — спасибо, Джордж. Вы выражаетесь очень деликатно.

Губы у Кроуэлла сложились в неловкую, извиняющуюся улыбку: ведь он все-таки свой парень.

— Мне страшно жаль, — сказал он. — Что поделать, всякое бывает. — Он принялся теребить круглые ручки ящиков своего стола — с явным облегчением, что самый неприятный момент позади. — Так, — продолжал он, — вот вам чек. Эта сумма включает вашу зарплату до конца следующего месяца. Это что-то вроде… выходного пособия, скажем так… Чтобы вы могли продержаться, пока не найдете новое место. — Он протянул Уолтеру продолговатый конверт.

— Спасибо, очень великодушно, — проговорил Уолтер.

Повисло молчание. Вдруг Уолтер понял, что прервать его должен он.

Поднявшись со стула, он проговорил:

— Что же, Джордж… Не смею вас больше отвлекать.

Кроуэлл поспешно вскочил и обошел стол, протянув вперед обе руки: одну — чтобы пожать Уолтеру руку, а вторую — чтобы положить ему на плечо, пока они шли к двери. От этого жеста, одновременно дружеского и унизительного, у Уолтера кровь вдруг вскипела и прилила к горлу. В это ужасное мгновение ему показалось, что он сейчас зарыдает.

— Ну что, сынок… — сказал Кроуэлл. — Удачи.

— Спасибо, — отозвался Уолтер. Он очень обрадовался, что голос ему не изменил, и даже повторил с улыбкой: — Спасибо. Прощайте, Джордж.

На обратном пути к своей ячейке Уолтер Хендерсон должен был преодолеть расстояние примерно в пятьдесят футов, и он сделал это с большим достоинством. Огибая чужие столы, временные обитатели которых бросали на него робкие взгляды либо, казалось, очень хотели на него взглянуть, он прекрасно сознавал, что на его лице — пусть и едва заметно — отражается все же целая буря чувств, которую он с таким успехом загнал внутрь. Эта сцена была словно вырезана из кинофильма. Сначала камера развернута таким образом, что события представлены с точки зрения Кроуэлла, потом она откатывается назад и дает общим планом всю контору, через которую одиноко и величественно движется фигура Уолтера; затем его лицо дается долгим крупным планом, который сменяет нарезка из других крупных планов — коллеги отрываются от работы и оглядываются на идущего (у Джо Коллинза на лице написана тревога, Фред Холмс пытается скрыть радость), — и опять точка зрения Уолтера: он вдруг видит спокойное лицо ни о чем не подозревающей Мэри, своей секретарши, — она ждет его возле стола, в руках у нее отчет, который Уолтер просил напечатать.

— Мистер Хендерсон, я надеюсь, что все в порядке.

Уолтер взял у нее отчет и уронил на стол.

— Оставь, Мэри, — сказал он. — И знаешь, сегодня можешь быть свободна, а с утра зайди в отдел кадров. Тебя прикрепят к кому-нибудь другому. Меня только что уволили.

Сначала у нее на лице появилась легкая недоверчивая улыбка: она решила, Уолтер шутит, — но потом вдруг побледнела и занервничала. Она была еще очень молода и не слишком умна, а на секретарских курсах ей, вероятно, не рассказали, что такое вообще бывает: твоего непосредственного начальника могут уволить.

— Ох, мистер Хендерсон, какой ужас! Я даже… но почему они так поступили?

— Даже не знаю, — ответил Уолтер. — Наверное, накопилось по мелочи.

Он принялся открывать ящики стола и с силой заталкивать их обратно, собирая свои пожитки. Их оказалось не много: пачка старых личных писем, высохшая авторучка, зажигалка без кремня и полплитки шоколада в упаковке. Вид этих предметов явно произвел на девушку сильное впечатление: она не отрываясь наблюдала, как он раскладывает их по кучкам и рассовывает по карманам. С подчеркнутым достоинством он выпрямился, обернулся и, взяв с вешалки шляпу, надел ее.

— Не волнуйся, Мэри, на твою судьбу это никак не повлияет, — сказал он. — Утром тебя назначат на другую должность. Ну что ж… — Он протянул руку. — Удачи!

— Спасибо, и вам тоже. Ну, тогда… хорошего вечера? — Тут она поднесла руку с обкусанными ногтями к губам, пряча неуверенный легкий смешок. — То есть прощайте, мистер Хендерсон.