– Это скорее аванс, – не остался в долгу Серж. – Мой сегодняшний проигрыш к тому же пустяшный. Надеюсь, что в ближайшем будущем я проиграю достаточно, чтобы мне повезло в любви настолько, насколько я этого хочу.

И Серж выразительно посмотрел на нее. Лежечев помрачнел. Проходя мимо Шурочки, он задержался и со значением сказал:

– Берегитесь!

– Чего?

– Неужели же, Александрин, вы не замечаете его особого взгляда? Он смотрит именно на вас! Я бы убил его, но… – Владимир судорожно сглотнул. – К несчастью, мерзавец прекрасно стреляет и холоден как лед. Ни сердце его никогда не дрогнет, ни рука. Его трудно убить, и судя по тому, в каком состоянии находится сейчас графиня Б*, разлюбить так же трудно. Если хотите, я завтра же поговорю с вашим отцом.

– С отцом?

– Вы знаете о моих намерениях, Александрин…

– Нет, это невозможно, – испугалась Шурочка.

– Отчего же?

– Он никогда не согласится.

– А вы? Вы согласны? – Владимир смотрел на нее в упор. Она заметалась. Что сказать? К счастью, к ним уже спешила Евдокия Павловна, которая всегда была начеку. К счастью! Вот уже никогда бы не подумала, что так обрадуется маменьке!

– Позже, – одними губами сказала она, и Лежечев от нее тут же отошел.

– Я слышал, у вашей дочери, у Долли, очаровательный голос, – сладко сказал Серж. – Может быть, она осчастливит нас своим пением?

Долли расцвела. Она ждала этого весь вечер, намеренно перебирая клавиши фортепьяно! И вот, свершилось!

– Дитя мое, я буду тебе аккомпанировать, – тут же вызвалась Евдокия Павловна и сама села за старенький дребезжащий рояль.

Соболинский встал подле и, не отрываясь, стал смотреть на Долли, которая приняла это за чистую монету. Лежечев уселся рядом с Шурочкой. Пела Долли, как всегда, отвратительно! Но Вольдемар ничего, казалось, не замечал. Что же касается Соболинского… Серж добросовестно играл свою роль и даже сказал:

– Браво!

В общем, вечер выдался мирный и приятный. Лежечев, уходя, многозначительно намекнул Шурочке:

– До завтра.

А когда все вышли на крыльцо, Серж, воспользовавшись сумерками, несильно сжал ее руку и шепнул:

– Сегодня ночью, в беседке. Я тебя буду ждать. Ведь ты мною довольна?

Едва гости уехали, в гостиной началось бурное обсуждение. Больше всех старалась Долли.

– Я же говорила, что стоит мне надеть зеленое платье, и все будут смотреть только на меня! – трещала она. – Мой голос произвел впечатление на мсье Соболинского! Правда, маменька? Ведь вы это тоже заметили? Он даже сказал «Браво!».

– Да, дитя мое. Это заметили все, – ласково сказала Евдокия Павловна. – Я рада, что в нашем доме собирается такое изысканное общество. Наконец-то! Не забывайте, что мы из старинного и знатного рода князей Михайловых-Замойских!

– Маменька, как вы думаете, мсье Соболинский может жениться на провинциальной девушке? – простодушно спросила Долли.

– Сомневаюсь, что он вообще может жениться, – буркнул Василий Игнатьевич.

«А я – выйти замуж, – тайно вздохнула Шурочка. – А потому надо позаботиться о себе самой». Она с трудом дотерпела до конца этой беседы. Как же все они наивны и глупы! Ведь на самом-то деле Владимир Лежечев только и ждет ее согласия, чтобы поговорить с отцом, а Серж… Серж сегодня ночью ждет ее в саду, в беседке. И она туда пойдет!

Эти светлые, короткие ночи в июле были удивительно теплыми. Днем становилось жарко и душно, а сейчас темнота ласкала, словно бархат, отдавая дневное тепло. Звезды мерцали в ночи, похожие на свечки, но прекраснее всего была луна, яркая и полная. Она освещала сад и тропинку, по которой, дрожа, шла Шурочка.

Это не был страх. Она уже все для себя решила. Это было нетерпение. Она шла на свое третье свидание. Только бы он был там!

Он был в беседке. И тоже нетерпелив.

– Тебя никто не видел? – спросила она, отвечая на его жадные поцелуи.

– Я об этом не думал. Ты боишься?

– Мне уже все равно. Целуй меня крепче, Сережа!

Соболинский торопливо расстегивал ее платье. Теперь уже всю ее охватил нестерпимый жар. Это солнце… Яркий свет… Его горячие сильные руки, которые так легко расплавляют ее тело, делая его податливым и гибким. Она ничего не знала о плотской любви, зато для него никаких секретов давно уже не осталось. Соболинский и не собирался ее беречь, он был не нежен, не осторожен, а нетерпелив и жаден. Но ее это только распаляло. Она хотела его всего, и сама отдавалась ему без остатка. Шурочка понимала, что никогда уже не станет прежней. И что ей сейчас хорошо. Так хорошо, что все остальное значения не имеет…

Наконец он насытился и оторвался от нее. Она коротко вздохнула и сказала:

– Наверное, я счастлива.

Серж молчал. Она и не ждала ответных слов, признания в любви. Пусть уж лучше он молчит, чем солжет.

– В моей жизни не было ничего, а теперь есть ты, – сказала она спокойно, почти безразлично.

– Александрин, ты – необыкновенная женщина. Ты одна от меня ничего не ждешь, ничего не требуешь, и мне это нравится.

– Ты хотя бы мне не лжешь. Не обещаешь жениться. Я знаю все, всю правду. Разве я могу желать больше?

– Ты знаешь мое положение…

– Перестань, – она положила палец на его губы, – не надо никаких объяснений.

Он замолчал и стал гладить ее по голове, по щекам… Теперь уже с нежностью. Шурочка вспомнила Долли, потом визит Федосьи Ивановны и рассмеялась.

– Что такое? – спросил Серж.

– Это ты подослал к нам тетушку?

– Вышло славно, да? – улыбнулся он в темноте. – Вот видишь: все, что могу, я для тебя делаю. Ты мною довольна?

– Да.

– Ты – необыкновенная женщина! – с чувством повторил он. – Думаю, мне придется взять тебя в Петербург.

– Ах, перестань! Не надо никаких обещаний. Мы завтра увидимся?

– Утром. На том же месте.

– А ночью?

– Неужели тебе все равно, что с тобой будет? – спросил он с любопытством.

– Я не графиня Б*, – горько ответила она. – Мне нечего терять. У меня нет положения в свете, у меня нет мужа. И никогда не будет. Единственное, чего у меня никто не отнимет – это моей души. А в душе моей – ты, и я тебя там сохраню, независимо от того, появишься ты здесь еще или нет. Ты будешь там всегда. Что бы с нами ни случилось дальше.

– Я раньше думал, что знаю женщин, – задумчиво сказал он. – Я был в этом уверен. Все они собственницы. Все требуют каких-то обязательств и живут иллюзиями. Придумывают себя, меня, закрывая глаза на правду. Придумывают, как должны развиваться наши отношения. А если у меня совсем другие планы? Если у меня есть определенные обязательства? Тайны, наконец? И для этого мне нужна свобода.