— Чуть было не… — выдыхает Шаталка. — Чуть! — повторяет Моталка.

Это стандартный финал, рефреном завершающий каждую главу их полной удивительных приключений жизни.

По непонятным мне причинам мамочка решила читать все это в лицах. Только что оба весельчака едва сумели удрать из-под газонокосилки, которая обезглавила бы их и раскромсала на мелкие куски.

— Чуть было не… — провозглашает мама все более восторженным голосом, и в те томительные секунды, когда ребенок медлит прореагировать, никак не отзывается на слова матери, я сам уже едва не готов заорать «ЧУТЬ!!!».

Кстати, подвиги гномов и ребенка, похоже, не очень привлекают. Пока ему читают книжку, сам он с невероятно серьезным видом глазеет в окно. По крайней мере в этом вопросе у нас с ним единое мнение.

Я уже подумываю, не попытаться ли перекинуть между нами мостик взаимопонимания — пусть очень коротенький и шаткий, возможно, в ребенке удастся найти естественного союзника и вместе мы заставим мамашу прервать чтение, ее беззаботно чирикающий детский голосок умолкнет, но тут моя слабая надежда рушится. После очередного эпизода этого на удивление бурного гномьего бытия, когда в конце главы парочка дебилов избегает чудом не учиненной стараниями косилки беспощадной и кровавой резни, мамаша захлопнула наконец мерзкую книжонку — и тут, совершенно неожиданно, с уст младенца срывается буквально уничтожившая меня фраза:

— Еще Шаталку-Моталку!

— Ну ладно, раз тебе так понравилось…

И милая мамочка, лукаво улыбаясь, с дорогой душой возвращается к приключениям гномов — нескончаемый бред продолжается.

А ребенок, очевидно, думает вот что: мама занята, значит, и мне можно похулиганить спокойно, долбить по ноге этого типа, то есть меня. Он и правда продолжает! Причем каждый раз наносит удар именно тогда, когда мне кажется, что все наконец закончилось. Опять!

Я подаюсь вперед и приветливо-угрожающе качаю головой: нет-нет-нет.

Ребенок кивает.

По крайней мере на секунду достославное чтение прервано. Я немедленно пользуюсь передышкой и голосом доброго дяди, в обществе которого не надо бы пускаться в путь, спрашиваю:

— Ну, юноша, и куда же мы направляемся?

Мать подсказывает:

— Скажи, что мы едем к бабушке.

Ребенок:

— Бабушка.

Я понимающе трясу головой — и упаси меня боже поинтересоваться, где именно проживает милая бабушка. Наверняка в каком-нибудь жутком городке, в самом-самом конечном пункте следования этого поезда, в стране глухонемых и безумцев.

Замусоленным указательным пальцем мама переворачивает страницу и читает дальше.

Теперь, ко всему прочему, заговорили еще и дождевые черви!

Я бросаю последний беспомощный взгляд на даму в дождевике, сохранявшую доселе абсолютный нейтралитет, но теперь уже и она инфантильно подхихикивает, беззвучно замыкая наш четырехугольник.

Все продолжается.

Поскольку я не горю страстным желанием узнать, что там еще предстоит пережить двум закадычным друзьям Шаталке и Моталке, я демонстративно запускаю руку в дорожную сумку и вынимаю оттуда том переписки Лафатера с Ленцем.

Мамаша это замечает и, даже не думая умолкнуть, привечает меня бодрым кивком, словно это она своей идиотской декламацией подвигнула меня к дельной мысли о разумном времяпрепровождении.

Мне приходится держаться за книгу обеими руками. Я сжимаю ее изо всех сил, словно норовя придушить.

Пытаюсь читать, но естественно, сконцентрироваться ни на чем не могу. Два омерзительных гнома незримо шатаются и мотаются по страницам моей открытой книги, все смешивая и спутывая. Меж строк просачивается издевательское хихиканье злобной и гадкой нежити! Я теряю рассудок! Черные буквы у меня на глазах бледнеют от ужаса, сходят с ума и впадают в кому. Как безумные, без всякой взаимосвязи, мечутся они по бумаге.

Почему на железной дороге не введут всеобщий запрет на разговоры? Разве не имелся раньше в каждом купе отдельный стоп-кран? И огнетушитель?

Мне жарко! Я дико озираюсь по сторонам! Прикидываю, не стоит ли мне без всякого предупреждения, в качестве возмездия за столь явное равнодушие и отсутствие солидарности прочесть пожилой даме в дождевом плаще пару-тройку писем Лафатера Ленцу? Громко и отчетливо, беря пример с мамочки? Дабы она все хорошенько усвоила!

Воображение рисует яркую картину — миг торжества, своим искрометным злорадством хотя бы на несколько минут дарующий мне силы и душевный покой.

И все же я решаю воздержаться. Закрываю книгу и набиваю трубку.

— Но здесь для некурящих, — раздается голос. Это дама в плаще.

— Знаю. Я ведь только набиваю ее.

— Просто я всегда езжу в вагонах для некурящих!

— Я тоже, — отвечаю я, выбираюсь из купе и поспешно удаляюсь.

— А я вас сразу узнала!

С этими словами на вокзале Вольфенштедт в мою сторону шагнула женщина с медно-красными волосами. Как выяснилось, она была сотрудницей «Беннос Бюхерборд». Я оглядел пустую платформу. Оказалось, я единственный, кто сошел с этого поезда.

На маленькой японской — кстати, тоже красной — машинке представительница фирмы отвезла меня в «Отель на валу». Договорились, что она заедет за мной около половины восьмого и отвезет к месту моего выступления.

Собственно, от вокзала до отеля было недалеко — возможно, минут пять ходьбы. Однако Вольфенштедт отличается суперсовременной системой регулирования транспорта. Абсолютно неукоснительным односторонним движением! По сути, все идеально просто: для начала вам приходится ехать в совершенно противоположном направлении, с тем чтобы потом, описав внушительный круг, все же достичь места своего назначения.

Таким образом, поездка превратилась в нечто вроде экскурсии по городу, в связи с чем от пешей прогулки во второй половине дня я мог отказаться. Тем лучше. У меня ведь еще дела. Так я и сказал сотруднице фирмы:

— Видите ли, у меня еще дела.

Она кивнула, будто услышав нечто само собой разумеющееся. Конечно, все обстояло не совсем так, и тем не менее я ей не солгал.

Все началось довольно безобидно. Среди многочисленных записок с поздравлениями в связи с Вюлишхаймской почетной стипендией мне бросилось в глаза более длинное по сравнению с остальными письмо, написанное от руки доктором Кином, издателем «Южногерманских ежемесячных журналов».

Он поздравлял меня с получением стипендии и высказывал великодушное понимание того, что я до сих пор с ним не связался.

Тем не менее он считал своим долгом безотлагательно напомнить мне о моем обещании послать ему комментарий для колонки «Размышления о времени», как мы условились «во время нашей незабываемой прогулки по горным пастбищам Швабии».