Тень отца всей длиной вытянулась в мою сторону. И до тех пор пока она не исчезла, я кричал:

— Папа, не уходи!

Я проснулся, напуганный собственным криком. Комната была залита неярким светом. Я слез с кровати и стал искать его источник. Оказалось, свет проникал через окно. На ночном небе, проглядывавшем сквозь железную решетку, виднелось много странных белых точек. Их было бесчисленное множество. Сначала я подумал, что это летают светлячки, но, когда я открыл окно и, вытянув руки, поймал несколько штук, я понял: это были снежинки.

Возможно, сейчас в небе всего мира замерли сотни миллионов, сотни миллиардов, а может, и больше снежинок. Подняв руку, я стал ловить снежинки. Когда они касались кожи, то тут же таяли. Там, где проходила моя ладонь, снежинок не оставалось вовсе, словно с деревянного пола смели толстый слой пыли. Так, медленно падая с неба и на миг застывая в воздухе, все эти снежинки — маленькие белые искры света — сияли для меня. Это была моя жизнь, куда я должен был вернуться.

Ах, эти проклятые слезы!

Утром я сбежал из Института по развитию талантов и отправился в дом, где мы когда-то жили с отцом. После обеда я уже сидел в нашей маленькой комнате с окнами на запад. Сквозь стекло, через которое в помещение лился солнечный свет, я смотрел на крышу из шифера, убеленную выпавшим в прошлую ночь снегом, и плакал. Я начинал думать, что слезы, омывавшие мои щеки, текли не оттого, что мне было грустно или больно, а оттого, что они были наследством отца. Он оставил мне мягкие брови и глаза; жесткие волосы, торчащие, словно заостренные железные провода; рот, который кривился, стоило мне натянуть на лицо серьезное выражение; и слезы, чертовы слезы, которые лились по пустякам и которые не получалось сдержать, как бы ни было стыдно. У меня вообще не было мысли плакать. Сначала я просто громко распевал:

Когда в ясный весенний день

Дядя Слон на сухом листе

Пересекал Тихий океан.

Девушка-кит, увидев его,

Сразу влюбилась в него

И тихо просвистела ему:

— Ты красавец земли,

А я — красавица морей…

В это время кто-то открыл большие ворота. Я подумал: «Неужели это отец?» — но это был хозяин дома в нижнем белье.

— Это ты, Чжонхун? Почему ты поешь? Ты что, выпил с утра?

Не обращая никакого внимания на его слова, глядя на небо, я упрямо допел: «Давайте поженимся, заключив наш брак на небесах». Однако стоило ему сказать: «Твой отец умер. Ты это знаешь и так ведешь себя?» — и я уже не смог пропеть: «Ра-ра-ра-ра-ра-ра». Вместо этого я начал громко плакать. Черт, слезы, эти… проклятые слезы, которые оставил мне отец! Черт, эти проклятые слезы!

Прошлой ночью я шагал по дороге, на которую падал снег. Время от времени я останавливался и, поднимая взгляд к небу, думал: «Действительно ли это падает снег?» Я протягивал руки, ловил и гладил падающие снежинки, которые, едва коснувшись моей ладони, тут же таяли. Это успокаивало меня, и я продолжал идти, но сомнение в том, действительно ли падает снег, не покидало меня. Поэтому через какое-то время я снова останавливался и опять смотрел на небо.

Как долго я так шагал? Я дошел до улицы без названия. Небольшие здания одинаковой высоты выстроились в ряд на невысоком холме. Одолев довольно большое расстояние, я обнаружил трехэтажный дом, в окнах которого жалюзи не были опущены вниз до конца. Когда я поднял их, мне открылась деревянная лестница, ведущая в кафе на втором этаже. Я вошел в здание и, опустив жалюзи, уселся на лестнице, съежился и вскоре заснул.

Пока я шел, в мою голову приходили мысли только о воображаемых вещах, но, уснув, я был вынужден снова переживать реальные события. Во сне я несколько раз терял отца и даже там плакал. Когда я открыл глаза, кто-то рассматривал меня. Это была девушка, работавшая в кафе. Она сказала, что даст мне поесть, и попросила следовать за ней. Я ответил ей, что не голоден, но она схватила мою руку и потащила за собой. Пока я ел, она стояла рядом и, глядя на меня, лишь тяжело вздыхала. Наевшись, я проспал до полудня в маленьком чулане, который находился позади большой комнаты, но в этот раз мне ничего не снилось.

Во сне меня не преследовали никакие мысли. Это был очень хороший, даже прекрасный сон. Отлично выспавшись, я вышел из кафе и сразу понял, где нахожусь. Этот район называли Долгочжи. Я сел в автобус и, сделав две пересадки, приехал к дому, где когда-то мы жили с отцом. Разглядывая прохожих, быстро идущих по укутанной снегом улице, я представлял, что сейчас войду в дом и увижу такую радостную картину: отец, прождавший меня всю ночь, поднимет на меня глаза и начнет ругаться, спрашивая, где я был. Это была такая волнующая, такая чудесная мысль, что я не собирался отказываться от нее просто так, но, в конце концов, меня ждали только слезы, черт, эти проклятые слезы… такие горячие слезы, они лились беспрерывно, и нельзя было даже узнать — отчего…

«Несчастный мальчик, теперь он стал сиротой, даже если заплачет, нет никого, кто утешил бы его», — прозвучал в моей голове голос хозяина дома. Войдя во двор через главные ворота, я зашагал в сторону своей комнаты. Увидев это, хозяин предупредил, что теперь там живет семья из пяти человек, приехавшая из провинции Чхунчхондо, и с раздражением добавил:

— Когда мать с отцом уходят на работу, трое детей, оставшись дома на целый день, так громко ссорятся, дерутся, смеются и плачут, что от их шума можно сойти с ума.

Вот так, внезапно утратив место, куда можно было бы вернуться, я пошел в комнату хозяина дома, примыкавшую к кухне. Когда раздвижная дверь открылась, из помещения вырвался крепкий запах сигарет. Стены комнаты были пропитаны этим запахом. Под окном, выходящим во двор, стоял шкаф, инкрустированный перламутром. Хозяин дома, усевшись, тут же вытащил сигарету и прикурил ее. Голубоватый дым, словно скользящая лента, поднимался к потолку.

Слезы постепенно утихали, но, для того чтобы они полностью прекратились, понадобилось бы много времени. У меня тряслись плечи, началась икота. Вообще-то она была сигналом того, что рыдания скоро затихнут. Но что толку от такого сигнала наследнику слез, если никогда не угадаешь, в какой момент все начнется по новой?

«Когда я окончил начальные классы, — снова услышал я голос хозяина дома, — то все мои слезы я оставил школе, поэтому теперь, даже если хочу заплакать, глаза остаются сухими».

Я хорошо помнил его выступление по телевизору в прошлом году. Он был выходцем из этих трущоб. Но я видел, как в той телепередаче все вопросы и ответы он согласовывал с диктором Бён Дэыном. Возможно, дело было в неопытности: ведь он впервые участвовал в такой программе. Но с другой стороны, в течение нескольких лет он только и делал, что сидел дома и смотрел телевизор, а потому мог обмануть черта, но не меня. «Раз ты осиротел, — прочитал я его мысли, — то теперь тебе осталось всю жизнь пить сочжу и давиться слезами».

— По телевизору, — начал хозяин дома вслух, выпуская изо рта сигаретный дым, — иногда показывают, как человека, лежащего в ящике, разрезают пилой. Я знаю, что это все обман, трюк, который выполняют с помощью ног манекена, вставленных в ящик.