Варвара Семеновна и Виталий вернулись быстро, к досаде Константина. Виталию, в целом, не хотелось возвращаться в номер Саницких. Что-то болезненное повисло в воздухе, особенно после внезапного заявления Саницкой об операции. Но он не мог противиться строгому взгляду Варвары Семеновны. Послушно взял поднос с едой для Константина, сама она взяла еду Насте. Раньше с ним такого не было. Он по-новому, удивленно смотрел на расплывшуюся фигуру Варвары Семеновны и не понимал, как это он, всегда такой раздражительный, если им пытались помыкать (родители иной раз боялись лишнее слово сказать), слушается обычной тетки – задерганной, толстой и дурной. Один за другим они вошли в номер Саницких, поставили подносы на стол, с которого Константин только что широким жестом смел бледно-голубые листики. Небо плотно затянуто облаками, в комнате стало темно, но никто не решался включить свет.

– Как она? – шепотом спросила Варвара Семеновна, указывая на Анастасию.

– Спит.

Студент чувствовал себя застрявшим в чужой роли. Его бесила эта заботливость Варвары Семеновны по отношению к Саницкой, после того как Варвара Семеновна переспала с ее мужем. Но при взгляде на Саницкую он не испытывал сочувствия – она не нравилась ему. Свернувшаяся кошкой, она почему-то напоминала брошенные в кучу палочки – нагромождение тонких конечностей, и лицо из мелких черточек.

– Я пойду? – спросил наконец Виталий в полный голос. Никто не ответил, Варвара Семеновна и Константин о чем-то слишком оживленно шептались, сидя за столом спиной к нему. Тогда он демонстративно завалился на кровать рядом с Настей – оба стула заняты. Но и тут на него не обратили внимания. Как ни странно, студент снова провалился в глубокий сон без видений.

Проснулись Саницкая и студент одновременно, в темной пустой комнате. Вытянутый прямоугольник окна слабо освещал тарелки с застывшей неприятной едой. В одной уже плавал утонувший комар. Его было хорошо видно. Лежали чуть ли не вцепившись друг в друга, и, как только поняли это, с брезгливостью поспешили разняться. Настю мутило от запаха студента, тягостное чувство – быть близко к источнику запаха. Не моется он без маминого напоминания, что ли? Виталию же было просто невыносимо находиться рядом с Саницкой, и он сам не смог бы объяснить причину своего отвращения. Ему мнилась в Анастасии скрытая болезнь, наполняющая всю комнату, бросающая тень даже на симпатичного в общем-то Константина. Что могло заставить их схватиться за руки во сне – не иначе ошибка или холод. «Я же не Светочка, – подумала она. – Это Светочка все время лезла к студенту, не я. Я плелась в конце строя, пока окончательно не увязла в песке». О том, куда делись те двое, им не хотелось спрашивать, чтобы не слышать голосов друг друга. У Виталия были на этот счет определенные подозрения, но он сам сознавал их несостоятельность – у Варвары Семеновны не хватило бы цинизма для второго раза. Настя предполагала, что ее муж с Варварой Семеновной пошли на завод.

– Есть не хотите? – обратилась она наконец к студенту, пренебрежительным тоном сводя на нет вежливое обращение.

– Не хочу.

– И я не хочу.

Анастасия села по-турецки на кровати, как можно дальше от него. Бодрая и полная сил. Больничная ерунда показалась далекой и неправдоподобной, избавиться бы только от ненужного попутчика и идти на завод вслед за мужем. Тем временем Константин и Варвара Семеновна, решившие прогуляться, чтобы не мешать спящим, уже приближались к огромному немому зданию.

Студент и Анастасия замерли, услышав, как поворачивается в замочной скважине ключ. В комнату вошли. Но не те, кого они ожидали увидеть, а молодая, очень подвижная женщина. Вела она себя так, будто была на своей территории: включила свет, напевала, хозяйским взглядом окидывала стены. И далеко не сразу обнаружила сидящих на кровати.

– Ой, извините, – воскликнула женщина без тени извинения в голосе. – А я думала, наконец все ушли. Целый день жду, когда номер пустой будет, чтобы убрать, а все кто-то спит, сто раз уже заглядывала – а все спят и спят. Кстати, вы знаете, что по местным правилам в чужом номере спать нельзя? У нас отель как санаторий почти, мы-то с клиникой работаем. Значит, вы не будете против, если я уберу сейчас, потому что завтра меня не будет, так и знайте.

– Пожалуйста, – подтвердила Саницкая. Что-то, даже не в лице, не в фигуре, а в жестах горничной, казалось чертовски знакомым…

– Только ноги подберите наверх… Боже мой!!! Ты же Настя!

Настя немного растерялась.

– Ты что, не узнаешь меня? А сама мало изменилась за столько-то лет, какая была, такая и есть. Я же Света, Све-то-чка! Ну?

Настя натянуто рассмеялась. Разумеется, это была Света, и никто иной. Несмотря на ситуацию – горничной при клиентке, Света сразу заняла доминирующее положение в разговоре. Не стараясь до конца понять, насколько чудесно и благополучно устроена жизнь Насти с ее мужем, начала доказывать, что у нее все намного лучше, просто суперблагополучно: поменяла несколько работ, нашла эту, поменяла несколько любовников, пока свободна… В продолжение разговора Света невольно косилась на студента, сидящего с выражением долготерпения на лице. Она находила его симпатичным. Присев на стул, вытянутые ноги разместила на пылесосе.

Настя, поначалу скучавшая во время беседы, где ей не давали вставить ни слова, постепенно оживлялась. Давно она не виделась со сверстницами, не общалась, не слушала подобной галиматьи. Светочка, светоч детства, была первой повстречавшейся ей душой, без вопросов принимавшей реальность. Повзрослев, Настя нередко встречала таких людей. Когда, преодолев внутреннее сопротивление, выходила из квартиры в магазины: такие выбивали ей чеки, сидели на диванах в метро, поднимались по лестнице на второй этаж ее дома. Разные, но при этом все точь-в-точь как Света, они скользили по непрозрачной поверхности жизни, и их бытие оставалось для Анастасии одновременно загадочным и понятным, притягательным и отталкивающим.

Понятным – потому что и ей иногда удавалось скользить, бывали такие чудные периоды в жизни, но потом всегда цеплялась за что-нибудь, что утягивает в глубь или тянет назад. Тонула, отставала. А они себе плыли по реке существования, по течению времени, инстинктивно помогая ему руками, брассом. Даже не подозревая, какая глубина течет под ними, какие темные дебри тины в этом первичном бульоне, какие мертвые глаза кистеперых рыб, какая скользкая чешуя. Понятия не имея, что можно погружаться, барахтаться, губя себя лишними движениями. Или ошалело плыть против течения, жадно хватать воздух. Вырвавшись на миг на поверхность, смотреть на минутное мокрое солнце. И наблюдать ИХ. Рядами, колоннами, с постоянной скоростью передвигающихся вперед. Анастасия так хорошо понимала их радости и горести, связанные с их реальностью.

Это было бы так прекрасно. Играть по правилам. Быть актером, не видящим партера. Верить телевизору.

А Света все носила желтые косички, как в детстве, только с модно зачесанной надо лбом челкой. Внезапно она сменила тему:

– А ты бы познакомила нас с молодым человеком, а то он сидит, скучает.